Действующая модель невротика в натуральную величину
16.02.2014 в 00:01
Пишет WTF LoGH 2014:WTF LoGH 2014. Тексты R – NC-21. Часть 4
URL записи |
Название: Двойные звёзды не горят поодиночке Автор: WTF LoGH 2014 Бета: WTF LoGH 2014 Размер: мини, ~3000 слов Пейринг/Персонажи: Вольфганг Миттермайер  , Оскар фон Ройенталь , Эвангелина Миттермайер Категория: джен Жанр: ангст, драма, постканон, мистика, десфик Рейтинг: R Предупреждения: кровь, возможная двойственность понимания реальности, мистика, не далеко ушедшая за рамки канона, смерть персонажа Краткое содержание: иногда они возвращаются. Размещение: запрещено без разрешения автора Для голосования: #. WTF LoGH 2014 - работа "Двойные звёзды не горят поодиночке"  За всю историю человечества ни одна великая империя, созданная силой оружия, не пережила своего создателя на сколь-нибудь долгий срок. Боюсь, наше творение не станет исключением. Мы думали, что настало мирное время, но война имеет много лиц, она просто сменила маску. Теперь бои идут на паркете, вот и вся разница. Я не должен этого говорить, но мне всё чаще кажется, что всё сделанное нами было напрасно. Да, мы смогли что-то изменить, но в мире, который мы создали, нам самим нет места. Новая Империя существовала, пока было кому стоять во главе. Теперь она вскоре развалится на куски. Может быть, это разрушение даст начало чему-то новому. Но я малодушно не хочу видеть крах того, что создавалось с таким трудом. За эту эру воображаемого мира я заплатил слишком дорого. Возможно, больше, чем она стоит. Мне не хватает тебя. Раньше мы делили такие испытания на двоих, и от этого было легче. Теперь ты мне уже ничем не поможешь...» Эва мотнула головой, отгоняя наваждение, и быстро отложила письмо в сторону. Опустила взгляд — в ящике стола, жестоко выдернутом из гнезда и водружённом на диван, оставалась ещё пухлая стопка. Письма, адресованные человеку, который никогда их не прочтёт. Мёртвые ведь не читают утреннюю почту, верно? Целый ящик писем, которые никогда не будут отправлены по адресу. Раньше Вольф писал Эве, когда флот надолго уходил в походы. По письму в неделю. Почему-то всегда от руки и на дорогой фактурной бумаге, хотя человечество давно изобрело электронную почту. Письма были ритуалом, нитью, протянутой к дому. Казалось, можно взяться за кончик этой нити и ощутить тепло родного человека на другом конце. Теперь такая же нить протянулась куда-то за грань мира живых, в пугающее тёмное ничто. Может быть, где-то там далеко и есть Вальгалла, где Один собирает на пир лучших воинов всех времён, но до неё слишком далеко. В письмах Вольфа домой линия фронта представлялась курортом, где весело, немного шумно и совсем не опасно. А когда по возвращении оказывалось, что их с Ройенталем чуть не распылили на атомы, он отмахивался: «Да ладно, милая, мы специально подпустили эту шушеру поближе, чтобы вынести всех разом!». «Мы». Всегда «мы». А три года назад Вольфганг остался один. Три года по письму в неделю — это сколько будет? Больше полутора сотен. Маленькая лапка требовательно дёрнула Эву за подол платья. — Ма-ам, — протянул Феликс, заглядывая в ящик, — это что? — Мусор, — Эва вздохнула, тщетно пытаясь придать своему голосу твёрдость. — Это просто мусор. Она почувствовала, что это её святая обязанность — прекратить порочную практику писем на тот свет. Это не должно было продолжаться, не должно было... Следующее письмо было короче и написано явно нетвёрдой рукой. Обычно аккуратный почерк Вольфа разжился непривычными пиками и неровными чёрточками в неожиданных местах. Взгляд Эвы зацепился за слово «вернись». Строчкой ниже — «я скучаю». Ещё ниже, после пары неразборчивых слов, — «я хочу, чтобы ты вернулся». И ещё строка, зачёркнутая и заштрихованная до нечитаемого состояния. — Обычный мусор, — повторила Эвангелина. Она уже приняла решение. — Феликс, что делают с мусором? — Выкидывают! — радостно сообщил мальчик. — Да... — протянула Эва. Она только теперь вспомнила, что в доме нет шредера. Автоподжиг в камине заклинило, так что пришлось разжигать его вручную, используя спички, на создание которых явно пошла небольшая берёзовая роща. Эва выгребла из ящика все письма. Под ними оказалась фотография в тонкой рамке. Пламя вспыхнуло всеми цветами радуги, пожирая бумагу, чернила и гербы. Эвангелина некоторое время держала фото в руках, не решаясь бросить его в огонь. На небольшом квадрате бумаги два молодых человека в мундирах с лейтенантскими погонами улыбались в объектив. Так и не набравшись смелости на отчаянный шаг, она осторожно убрала фотографию в ящик, перевернув её картинкой вниз. Миттермайер вернулся домой ближе к полуночи. На автопилоте обнял жену, споткнулся о кошку и оторвал от себя Феликса, который ради такого случая удрал из кровати. Потом, не раздеваясь, рухнул на диван и замер, не желая ни двигаться, ни говорить. — Ты плохо выглядишь, — обеспокоенно заметила Эва. Он лишь мотнул головой, не отрывая ее от диванной подушки. — Уверяю тебя, после шестичасового заседания никто хорошо не выглядит. — Вы ещё бьётесь за эту систему? Вольфганг молча кивнул. — И кто побеждает? — Они, — признать это было нелегко, но лгать не осталось сил. — Пусть вся эта война идёт на бумаге, но мы проигрываем бой за боем с тех пор как... Он не договорил, но Эва поняла и так. — Феликс подрался сегодня с Маринхен, — сказала она, желая сменить тему. — М-м? — бездумно протянул Вольфганг, понимая, что безнадёжно отстал от жизни. — Это кто? — Его подружка, помнишь, с белобрысыми косичками? Миттермайер не помнил. — Ага, — кивнул он. — Скажи ему, что драться с девочками нехорошо. Пусть дерётся с мальчиками. — Я предпочла бы, чтоб он вообще не дрался. — Все дети дерутся, — резонно заметил Вольфганг. «Особенно такие дети», — подумал он, но не стал произносить это вслух. Эва покачала головой и добавила, словно вспомнив что-то: — Я навела порядок в твоём столе. — Спасибо. — И твои письма... — она помолчала, заставляя Миттермайера машинально напрячься в ожидании удара. — Что письма? — Я отправила их адресату. С минуту Вольфганг смотрел на жену, не говоря ни слова. Потом, когда ком в горле перестал быть таким твёрдым, тихо ответил: — Ну что ж, этого надо было ожидать. Эва нервно поправила волосы и присела рядом с ним на диван. — Ты не сердишься на меня? — спросила она, заглядывая в глаза. — Нет, — сказал он искренне. — Это ведь всё равно не поможет. После чего встал и ушёл наверх, не желая больше никого видеть. Шёл четвёртый час ночи, по крайней мере, что-то похожее показывали светящиеся цифры на часах. Вольфганг Миттермайер, отчаявшийся уснуть этой ночью, несмотря на усталость, вот уже два часа сидел в кабинете. Облокотившись на стол и опустив подбородок на сцепленные пальцы, он смотрел то на старую фотографию, снова вставленную в рамку, то на блики, которые отбрасывала на стол угловатая бутылка виски. Когда было уже почти четыре, он вдруг поднял голову и замер, прислушиваясь. Ему показалось, что сквозь шум дождя за окном послышался странный звук. Ничего. Только стук капель по крышам. Потом звук повторился. Цок-цок, цок-цок — отчетливый стук подков по твёрдой поверхности. Вольф подошёл к окну и, до боли напрягая зрение, попытался разглядеть, что происходит за пеленой дождя. Прошло всего несколько лет с тех пор, как лошади на Феззане начали входить в моду — в основном благодаря императрице. Но здесь, в отличие от Одина, никому не приходило в голову выехать верхом на улицы. Цокот стал громче, словно бегущая рысью лошадь уже была в комнате, но на улице по-прежнему ничего не было видно. Краем глаза Миттермайер заметил какое-то движение сбоку от себя и обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как дверь кабинета, которую он недавно тщательно запер на два оборота, медленно открывается. Слабый свет настольной лампы обрисовал силуэт высокой фигуры в тёмном плаще с капюшоном, низко надвинутым на лицо. Рука Миттермайера сама собой метнулась к бедру, но не нашла там привычной кобуры — оставив пост командующего флотом ради поста премьер-министра, он больше не носил при себе оружия. — Кто ты? — бросил он с вызовом. Фигура на пороге медленно откинула капюшон, позволяя лампе осветить знакомые черты, выбившуюся из чёлки прядь и глаза разного цвета. — Я — это я, — сообщил Ройенталь таким тоном, словно мёртвые каждую ночь являлись в мир живых, так что в этом не было ничего особенного. — Тебе было одиноко, вот я и пришёл. Можно войти? Вольфганг кивнул, и пришелец шагнул через порог. Его ладонь, в которую Миттермайер вцепился обеими руками, была холодна как лёд. — Садись, — Вольф улыбнулся, хотя, казалось бы, ситуация к этому мало располагала. — Хочешь выпить? В Вальгалле, наверное, нет односолодового виски. Или мёртвые не пьют? — Хороший виски пьют даже мёртвые, — усмехнулся Ройенталь. — Ты не представляешь, как я соскучился. Миттермайер поднял бровь. — По выпивке? — По тебе, Волк. Впрочем, по выпивке тоже. Ну, за нас? Звякнули стаканы. Вольфганг не отрываясь смотрел на друга, стараясь наглядеться впрок. Смерть почти не изменила его, только скулы проступили резче и под глазами легли тени, как от бессонной ночи, а кожа стала отдавать фарфоровой белизной. — Если ты скучал, почему не пришёл раньше? — насел на него Миттермайер. Ройенталь только развёл руками. — Я получил твою корреспонденцию лишь сейчас. Долго же ты её копил! Озарение мелькнуло яркой вспышкой. — Эва сожгла письма... — протянул Миттермайер. — А ты думал, на том свете есть курьерская почта? — удивился Ройенталь. — Небытие — штука консервативная. — Но как ты смог вернуться? Ройенталь грустно улыбнулся. — Я не вернулся, — объяснил он. — Я просто зашёл тебя навестить. Это всё, чем я могу тебе помочь. Советы мёртвых не подходят живым... Не смотри так, Миттермайер. Я мёртв, и этого не исправить. Молча, не желая признавать очевидного, Вольфганг взял его руки в свои и попытался согреть дыханием. Ройенталь только покачал головой. — Это бесполезно. Не надышишься. — Я не хочу, чтобы ты уходил. — А я пока и не ухожу, — хмыкнул Ройенталь. — До рассвета ещё есть время, так почему бы нам не напиться, как в прежние времена? Вольф согласно кивнул и наполнил стаканы янтарной жидкостью. Этой ночью впервые за долгое время он был счастлив. — Не ходи за мной, — предупредил Оскар перед рассветом, снова накидывая на голову свой капюшон. — Ни в коем случае не ходи. Гостей с того света не провожают. — Ты вернёшься? — А ты этого хочешь? Миттермайер кивнул, и Ройенталь улыбнулся на прощание, подарив ему надежду. Потом молча переступил порог и скрылся в темноте. Дверь за ним захлопнулась беззвучно. Утром Вольф проснулся, разбуженный стуком в запертую дверь кабинета и встревоженным голосом Эвы, которая попеременно то призывала на его голову всевозможные небесные кары, то просила открыть, обещая, что готова простить что угодно. «Просто сон», — подумал он с невеселой улыбкой и повернул голову, разминая шею, которая затекла после сна лицом на столе. Пустая бутылка из-под виски лежала на боку, рядом стояло два стакана. «Не ходи за мной», — говорил Ройенталь каждый раз, уходя с рассветом. И с каждым разом Миттермайеру всё сложнее было не сорваться с места, чтобы удержать его. Он приходил примерно раз в неделю и оставался на всю ночь, до тех пор, пока на горизонте не начинала проступать розоватая полоса света. Он никогда не рассказывал о том, что же происходит там, за чертой, игнорируя все вопросы. Только когда Миттермайер спросил, видел ли он императора, Ройенталь печально покачал головой и сообщил: — Я его не встретил. И никто его не встречал. Наутро после этого Вольфганг проснулся в холодном поту, словно его лихорадило во сне. А мир тем временем сливался в одну сплошную череду поражений. Отстоять принадлежность спорных территорий Империи Миттермайеру не удалось. Дело шло к открытым военным действиям, Биттенфельд требовал дать ему приказ или хотя бы волю, чтобы он мог стереть в порошок очередной оплот демократической мечты, императрица тщетно пыталась его успокоить, а Миттермайер понимал, что ему наплевать на войну. Ему уже стало безразлично даже само существование Новой Империи, стремительно разваливавшейся на куски, словно канапе, из которого выдернули шпажку. Да так, впрочем, и было. Империя утратила стержень, сохранявший её целостность, и теперь крах оставался только вопросом времени. — Ты плохо выглядишь, — в очередной раз сказала Эва. — Вольф, я серьёзно. Так не может больше продолжаться. Возьми выходной, ты уже два месяца сына почти не видишь. Уходишь, когда он ещё не проснулся, возвращаешься, когда он уже спит. — Дорогая, я не могу иначе, — развёл руками Вольфганг. — Я бы с радостью работал с десяти до шести, как кондитерская, но это невозможно. — Сквозь тебя уже солнце просвечивает, — Эва взяла его за руку и попыталась заглянуть в глаза. Он отвернулся. — Ты сам не свой с тех пор, как... Это из-за того, что я сожгла письма, да? Скажи честно. — Нет, — твёрдо ответил Миттермайер, глядя ей в глаза. — Это здесь ни при чём. Я просто устал. В ту ночь он очутился на раскуроченном мостике «Тристана». Купол над головой пестрел серыми пятнами в тех местах, где были повреждены наружные сенсоры. На оплавленных панелях остались следы гари и копоти, но пламени уже не было. Ни одно из тел, лежавших на полу в навигационной части мостика, не подавало признаков жизни. Ни звука, ни движения. Пахло дымом, горелой пластмассой и кровью. Особенно кровью. Миттермайер понял, что бурые пятна на полу — это не новое покрытие под коровью шкуру, а засохшая кровь. Мостик был залит ею, словно праздничный торт кремом. Здесь не осталось живых, флагман превратился в могилу. Медленно, внимательно вглядываясь в лицо каждого покойника на своём пути, Вольфганг двинулся наверх. Он знал, что его ждёт, и одновременно боялся увидеть самое страшное. И всё-таки шёл, понимая, что выбора нет. Ройенталь сидел на полу у задней панели, уронив голову на грудь. Стальной прут в два пальца толщиной пригвоздил его к стене, пронзив насквозь грудь с левой стороны. Вместе с бурыми пятнами на синем плаще всё это заставляло вспомнить о бабочке, угодившей на острие булавки. Всё так же молча Вольф опустился рядом с другом на колени и коснулся его щеки тыльной стороной ладони. Ройенталь резко поднял голову, и Вольф встретился с ним взглядом. Разноцветные глаза казались пустыми из-за расширенных, безжизненных зрачков. Но пальцы, которыми друг сжал его запястье, всё ещё хранили живое тепло. — Уходи, — прошептал Ройенталь почти беззвучно. — Тихо, не двигайся, — попросил Миттермайер. — Подожди, я попробую вытащить эту штуку. — Не надо, — на лиловых губах выступила алая кровавая пена, но Ройенталь продолжал говорить. — Не делай этого, Миттермайер. Пожалуйста... Уходи. Беги отсюда. Вольфганг покачал головой. — Я не уйду без тебя, даже не надейся. — Вольф, прошу тебя. Не делай этого. Миттермайер спокойно вынул из кармана платок и стёр с губ Ройенталя кровь. — Мы уйдём вместе, — сказал он твёрдо. — Я не оставлю тебя здесь. — Мне уже нельзя помочь. — Я не верю в это! — отрезал Вольфганг. — И я тебя не брошу в этом могильнике. Потерпи немного. Поднявшись, он взялся за копьё, показавшееся ледяным на ощупь, и попытался выдернуть его одним рывком, но тщетно — прут глубоко засел в металле. — Не надо, — повторил Ройенталь. — Оставь всё как есть. — Почему?! — не выдержал Миттермайер. — Почему ты требуешь тебя бросить? Оскар, за кого ты меня принимаешь?! — Я останусь здесь до конца срока, — тихо отозвался тот. — А мой срок зависит от тебя. И цена моей свободы — твоя жизнь. — Ну и пусть! — бросил Вольфганг, чувствуя, как его захлёстывает отчаяние. — Лучше так, чем всю жизнь помнить об этом! Он упёрся ногой в стену чуть выше плеча Ройенталя и всем весом налёг на проклятую железку. И почувствовал, как металл поддаётся. Сначала медленно, потом быстрее, а потом он опрокинулся на спину, сжимая обеими руками ледяное копьё. Отбросив прут в сторону, Миттермайер вскочил на ноги и бросился к другу. Тот полулежал на том же месте, из раны, пенясь, текла алая кровь. Но если течёт кровь, значит, человек ещё жив. Миттермайер обнял его, изо всех сил прижимая к себе в тщетной попытке защитить, закрыть от внешнего мира. И тотчас же его самого пронзили тем же копьём. Жгучая боль, от которой невозможно было вздохнуть, раскалённым прутом поворачивалась в левой половине груди и отдавала в плечо и в руку до кончиков пальцев. Во сне Миттермайер видел кровь на своих руках, видел кусок железа, проткнувший его насквозь. Наяву этого не было. Была только боль, не дававшая даже застонать. Вольфганг услышал крик Эвы, и это было последнее, что он понял, прежде чем потерять сознание. — Тридцать пять лет — не возраст для сердечно-сосудистых катастроф, — рассказывал ему полный доктор в больших очках, похожих на водолазную маску. — Физически вы абсолютно здоровы, хоть сейчас в десант. — Я там уже был. — Тем более. Словом, я не нахожу ничего, что могло бы послужить причиной таких симптомов, — врач развёл руками. — Вероятно, вы просто переутомились. Ваша жена говорит, что в последнее время вы работали без отдыха. — Это правда, — нехотя признал Миттермайер. — Возьмите выходной, — посоветовал врач. Он ушёл, а Вольфганг зарылся в одеяло с очевидным намерением проспать хотя бы до обеда. Разбудило его что-то холодное и мокрое, тыкавшееся в щёку. Он не сразу понял, что это всего лишь кошачий нос. — Мяу! — сказала кошка ему в ухо. — Тсс! — шикнул на неё Вольф и оглянулся на спящую Эву. — Тихо. Пойдём, я тебя покормлю. Кошка спрыгнула на пол и потрусила вперёд, указывая путь. Но направлялась она не на кухню. Кошачий силуэт замер у дверей кабинета и поскрёбся в них лапой. Миттермайер прикусил губу — из-под двери пробивалась узкая полоска света. Ройенталь сидел на столе, водя пальцами по абажуру настольной лампы. — Я пришёл попрощаться, — без всяких предисловий сообщил он Вольфу. — Я не должен больше приходить к тебе. Прости. Это опасно для тебя. Он встал со стола и протянул ошарашенному Миттермайеру руку. Тот машинально пожал её и удивился, не ощутив могильного холода. — У тебя руки тёплые, — заметил он. Ройенталь отрицательно покачал головой. — Дело не во мне. — Оскар, — Вольфганг вцепился в его руку, не желая отпускать, — я не хочу, чтобы ты уходил. Разве прежде нам было не наплевать на опасность? — Прости, — повторил Ройенталь, высвобождая ладонь. — Я должен уйти. Не ходи за мной, прошу тебя. — Оскар! Тень в чёрном плаще скользнула за дверь быстрее, чем Миттермайер успел опомниться. — Подожди! — крикнул он, бросаясь следом. Ступеньки под ногами слились в одну полосу. Реальность дрожала и трещала по швам, но ему было всё равно. Вольф одним прыжком пересёк гостиную, холл и выскочил на крыльцо. И тогда он увидел. У ограды стояла вороная лошадь. Казалось, звёздный свет, коснувшись её шкуры, исчезает, как на горизонте событий чёрной дыры. Глаза лошади полыхали холодным багровым пламенем. Ройенталь, забывший накинуть свой капюшон, держал монстра в поводу. Он оглянулся на звук шагов и обречённо покачал головой. — Я же просил, не ходи за мной. Но было поздно. Миттермайер уже чувствовал, что какая-то сила толкает его вперёд. Он схватил лошадь за повод в тот момент, когда Ройенталь вскакивал в седло с очевидным намерением поскорее скрыться. — Вольф, не надо, — услышал он как сквозь вату. — У тебя ещё столько всего осталось здесь. Не уходи. — Поздно, — выдохнул Миттермайер. — Поздно. Оскар, я иду с тобой. Ты ведь для этого приходил, верно? Чтобы забрать меня? — Я пришёл, потому что ты хотел меня видеть! Над горизонтом уже проступили розоватые отсветы приближающейся зари. — Ты заложник этого мира до тех пор, пока я жив, ведь так? — Вольф запрокинул голову, чтобы посмотреть в глаза всаднику. — Поэтому ты смог вернуться. Ты не можешь уйти без меня. — Волк... По тому выражению, с каким прозвучало это слово, Миттермайер понял, что всё истолковал верно. — Дай мне стремя! — потребовал он. — Я не хотел... — Оскар, ты всё сделал правильно. Давай! Ройенталь молча бросил стремя и протянул руку, помогая другу сесть на круп лошади. Миттермайер обнял его за талию. — Мы должны убраться до рассвета? — спросил он и услышал в ответ короткий смешок. — Мы должны убраться в рассвет. Цок-цок, цок-цок, отбивали ритм звонкие подковы. Но их цокот не могла услышать ни одна живая душа. Неделя началась с некролога. Заголовки утренних газет гласили: «Двойные звёзды не горят в одиночестве — они сгорают».  Название: Жемчуг Автор: WTF LoGH 2014 Бета: WTF LoGH 2014 Размер: мини, ~2700 слов Пейринг/Персонажи: Эрнест Меклингер  /Адальберт фон Фаренхайт Категория: слэш Жанр: драма, стёб, даб-кон Рейтинг: NC-17 Предупреждения: ООС, нецензурная лексика, крайне сомнительное согласие. Краткое содержание: Меклингер — немного маньяк. Но необычный. Примечание: при написании ни один художник не пострадал. Размещение: запрещено без разрешения автора Для голосования: #. WTF LoGH 2014 - работа "Жемчуг" Его взгляд заскользил по лицам адмиралов. Айзенах молча покачал головой, Вален пожал плечами, Лютц поспешно отказался, сославшись на неотложные дела, Биттенфельд невежливо буркнул что-то вроде «И не проси!», Ройенталь демонстративно зевнул, показывая, что хочет спать, и покосился на Ураганного Волка, намекая, с кем именно. И только Фаренхайт повёл себя странно: он подозрительно побледнел и попытался спрятаться за спиной Миттермайера. С тем же успехом он мог бы попробовать скрыться за табуреткой. Эрнст Меклингер улыбнулся, глядя поверх крышки рояля. Да, пожалуй, перед Фаренхайтом он был виноват... Но совсем не жалел о содеянном. За три дня до этого Вечер был в самом разгаре. Эрнст не мог сказать точно, что послужило поводом для вечеринки — открытие ли нового монумента на военном кладбище, обмывание ли чьего-то флагмана или тому подобное событие. Его это не слишком интересовало. На сегодня у него имелись другие планы. Взгляд скользнул вглубь зала, туда, где у фуршетного стола замер Адальберт фон Фаренхайт, которого Меклингер небезосновательно считал украшением генштаба. Не меньшим украшением, чем Лоэнграмм. Возможно, даже большим, хотя об этом, конечно, он никогда не сказал бы вслух. Фаренхайта легко было разыскать в толпе. Он выделялся на фоне серой массы, как бриллиант среди груды валунов. Кроме того, Эрнст знал, где его искать — какой-то древний инстинкт на любом массовом мероприятии быстро сманивал Фаренхайта поближе к еде. Меклингер тяжело вздохнул. Долгое разглядывание предмета вожделения без возможности прикоснуться, провести рукой по платиновым волосам, дотронуться до щеки, очертить пальцем линию губ было серьёзным испытанием для его психики. Страсть ко всему красивому давно приучила Эрнста любить глазами и не тянуть руки к произведениям искусства. Но сейчас он имел дело с живым человеком, и это сбивало с толку. Есть желания, которым нельзя потакать. Но Меклингер собирался преступить черту. Фаренхайт был не один — рядом ярким пятном выделялась рыжая башка Биттенфельда. Судя по жестикуляции, тот что-то рассказывал, но за шумом голосов в зале не удавалось разобрать, что именно. Фаренхайт слушал молча, а потом рассмеялся и положил руку ему на плечо. Наблюдавший за этим Меклингер вздрогнул и прислонился к колонне. Он раньше не замечал, чтобы Адальберт прикасался к кому-нибудь или позволял дотрагиваться до себя. Он хорошо запомнил, как тот судорожно выдернул свой локоть из руки Айзенаха, который всего-навсего пытался в своей обычной манере предложить пойти с ним. Это явно было что-то новое. Он взял у официанта два бокала шампанского и, спрятавшись за колонной, незаметно добавил в один пару таблеток. Белые кружки с шипением опустились на дно, быстро обратившись тонкие струйки пузырьков. Эрнст неспешным шагом приблизился к Фаренхайту. — Разрешите вас похитить на пару слов? — спросил он, протягивая адмиралу бокал шампанского. — Я не танцую, если вы об этом, — улыбнулся тот. Биттенфельд проводил обоих взглядом, не выражавшим никаких тёплых чувств, но Меклингеру сейчас было не до него. — У меня для вас приглашение иного рода, — Эрнст небрежно пригубил шампанское, и Фаренхайт невольно повторил его жест. — Может быть, вы согласитесь позировать мне для картины? — Если только не в качестве натюрморта. — Ни в коем случае. Адальберт снова поднёс шампанское к губам, скрывая замешательство. — Откровенно говоря, раньше мне никогда не приходилось этим заниматься, — заметил он. — О, в этом нет ничего сложного. Бокал опустел наполовину, что весьма порадовало Меклингера. — Ну, хорошо, — Фаренхайт пожал плечами, как бы показывая, что не несёт ответственности в случае неудачи. — Когда? Эрнст широко улыбнулся. — Почему бы не сделать это сейчас? Светлые брови удивлённо взметнулись вверх. — У вас же сегодняшний вечер свободен, не так ли? — продолжал Меклингер. — Вы допрашивали моего адъютанта? — Просто спросил его. Если вы всё равно свободны, может быть, поедем ко мне в студию? Фаренхайт быстро допил шампанское — для храбрости, не иначе. — Я не уверен, что готов к этому, — заметил он. — Ничего, я думаю, вы прекрасно справитесь, — заверил его Эрнст. — Пойдёмте, не будем терять времени. Здесь, — он обвёл зал широким жестом, — всё равно не осталось ничего интересного. Помедлив, Фаренхайт кивнул и поставил опустевший бокал на поднос проходившего мимо официанта. Меклингер внутренне возликовал. Вторую волну радости он ощутил, когда случайно перехватил взгляд Биттенфельда, в то время как они с Адальбертом направлялись прочь из зала. Похоже, у рыжего адмирала накопилось много слов, которые он не прочь был высказать Меклингеру наедине. У машины Фаренхайт посмотрел на своего похитителя с удивлением. — Вы отпустили шофёра? — Я умею водить машину, — мягко улыбнулся Эрнст. — К тому же, здесь есть автопилот. Но не думаю, что он нам понадобится. — Вы же пили. — Всего глоток шампанского. Это просто смешно. Он, не колеблясь, сел за руль. Фаренхайт устроился рядом на переднем сидении. Меклингер проследил подозрительный взгляд, которым он скользнул по приборной панели в поисках автопилота. — Здесь недалеко, — сообщил Эрнст своему спутнику, направляя машину к дому самой длинной дорогой из всех возможных. Тот кивнул. Меклингер заметил, как он устало откинулся на спинку сидения и теперь смотрел в окно, прикрыв глаза. Быстро мелькающие огни фонарей снаружи убаюкивали лучше любой колыбельной. Фаренхайт зевнул и повернул голову на бок. Включив автопилот, Эрнст нащупал плед на заднем сидении, вытащил его вперёд и бросил Адальберту на колени. Тот что-то сонно пробормотал в знак благодарности. — Спите, — посоветовал ему Меклингер. — Я разбужу вас, когда мы приедем. Фаренхайт не ответил. Он дышал ровно, глаза были закрыты. Усмехнувшись, Меклингер изменил маршрут. Он знал, что снотворное, при всей его убойности, действует не дольше часа. Машина остановилась у крыльца, и окно автопилота на приборной панели мигнуло красным, докладывая о завершении маршрута. Эрнст толкнул своего спутника в бок. — Просыпайтесь, мы на месте. Тот не отреагировал, только голова, до этого прислонённая к спинке кресла, безжизненно повисла. Это было как раз то, что нужно. Меклингер быстро выбрался наружу и открыл дверь со стороны пассажирского сидения. Выволочь бессильное тело оказалось не так уж просто. Он прислонил Фаренхайта к машине, перехватил его поудобнее и направился домой, неся свою добычу на плече. Фаренхайт висел мёртвым грузом и не выказывал никакого желания помочь художнику в его нелёгком труде. Пробуждение Адальберту не понравилось. Он лежал в ужасающе неудобной позе, отчего всё тело ныло в самых неожиданных местах. Страшно затекла правая рука, невесть как оказавшаяся под головой. В шею упиралось что-то твёрдое. Он попытался лечь поудобнее, но не смог даже пошевелиться, только почувствовал, как жёсткие браслеты впились в запястья и лодыжки. Наручники! Это ощущение он бы ни с чем не спутал. Адальберт открыл глаза. Затуманенный взгляд выхватил отдельные предметы — лампу с направленным светом, стеллаж, мольберт... Мольберт? Он принялся оценивать обстановку. Он полулежал на чём-то, отдалённо напоминающем оттоманку, в крайне дурацкой позе — правая рука под головой, левая свисает с края, ноги широко раздвинуты и правая к тому же согнута в колене. Колено тоже затекло. И его удерживали на месте несколько пар наручников. Но это было ещё не самое страшное. Хуже всего оказалось то, что он был абсолютно голым. Невидимая дверь раскрылась с тихим шорохом, послышались шаги, а за ними — знакомый низкий голос: — О, вы уже проснулись? Очень хорошо. Память услужливо подсунула всё ещё затуманенному разуму последние воспоминания. — Меклингер! — взвыл Адальберт. — Какого йотуна вы делаете?! Искомый Меклингер не замедлил появиться в поле зрения. Теперь он был одет не в мундир, а в домашний костюм, а волосы приобрели необычные очертания, будучи чем-то сколоты на затылке. — Не надо так кричать, — спокойно пробасил адмирал-художник, как будто бы поддерживал светскую беседу. — Голос сорвёте. Адальберт подавил желание немедленно высказать, что и кому он сорвёт, как только избавится от наручников. — Вы спятили? — поинтересовался он. — Отпустите меня немедленно! — Успокойтесь, я не сделаю вам ничего плохого, — возразил Меклингер. — Вы же сами согласились мне позировать, помните? — Вы не уточняли, что будете меня раздевать и приковывать к дивану! — возмутился Адальберт. — Да? — художник расстроенно покачал головой. — Извините, видимо, забыл. — Урод. — Поверьте, мне очень жаль, что пришлось пойти на такие крайние меры... — Ублюдок! — Но вы могли не согласиться принять эту позу добровольно. Тем более в таком виде... Вам не холодно? — Послушай, — выдохнул Адальберт. — Давай по-хорошему, как взрослые, разумные люди? Ты меня отпускаешь, мы вместе смеёмся над этой шуткой и обо всём забываем. Обещаю, я не предъявлю никаких претензий. — Вы и так не можете их предъявить, — заметил Меклингер. — Тут кроме нас с вами никого нет. Фаренхайт перевёл дух. — Если я правильно понял, ты не собираешься меня освобождать? — уточнил он. — Пока нет. — Блядь! — с чувством сказал Адальберт. Меклингер поморщился. — Пожалуйста, не ругайтесь. В ваших устах это звучит просто ужасно. — А ты выглядишь ещё ужаснее, когда я вижу твою усатую рожу в таком ракурсе, — выплюнул Адальберт. — И каким дерьмом ты меня накачал? — Это безвредный седативный препарат. — Он был безвредным, пока не угодил в твои руки! Меклингер снова покачал головой. — Я же обещал, что не причиню вам вреда. — Пока что ни одно твоё действие этого не подтвердило. Медленно, почти крадучись, художник подошёл поближе и провёл пальцами по внутренней стороне бедра Адальберта. Тот дёрнулся, мечтая как следует лягнуть Меклингера, но только скривился от боли, когда в ногу врезался металлический браслет. — Зачем вы так? — укоризненно спросил Меклингер. — Останутся синяки, если не хуже. — А что, наручников с мехом не было? — прошипел Фаренхайт, изгибаясь всем телом, насколько позволяли его оковы. Увы, это ни к чему не привело. Он мог в лучшем случае выгнуть спину или поднять голову. Даже ноги свести вместе было невозможно. — Боюсь, игрушечные наручники вы бы разорвали в момент. Пришлось использовать настоящие. Поверьте, мне этого не хотелось. — Ну да. Ещё расскажи, что всё это причиняет тебе душевные страдания, — прошипел Фаренхайт. — Маньяк проклятый. — Я художник, — с достоинством изрёк Меклингер. — А мне насрать, — уведомил его Адальберт. — Ты собираешься меня отпустить или нет? — Сейчас — нет. Я освобожу вас, как только закончу. — Тебе не жить, — предупредил Фаренхайт. — И я приложу к этому все усилия. — О, не надо громких слов, пожалуйста. Вы, как и я, прекрасно знаете, что никому вы об этом не расскажете. Не так ли? Адальберт вздрогнул. Да, это было именно так. Как бы ни была велика в данный момент его злость, он хорошо знал, что об этом позорном эпизоде из его биографии никогда не узнает ни одно живое существо в Галактике. — Вот так, — кивнул удовлетворённый его молчанием Меклингер. — А теперь позвольте мне начать. Он вынул из кармана длинную нитку крупного жемчуга. Адальберт ни на секунду не усомнился, что жемчуг натуральный и что стоит он, как и всё натуральное, безумных денег. Меклингер тем временем сложил нить вдвое и надел ему на шею. — Ты ещё и фетишист, — констатировал Фаренхайт. — Впрочем, надо было догадаться по наручникам. — Вижу, вы смирились, — заметил художник. — Кстати, любопытно... С начала нашего разговора вы как только меня ни назвали, но при этом ни разу не употребили слово «пидорас» и не обратили моё внимание на то, что вы — мужчина. Хотя, казалось бы, это должно было стать первой и естественной реакцией. Адальберт прикусил язык. Ему вдруг сделалось очень холодно и неуютно. Если, конечно, в такой ситуации вообще могло стать ещё неуютнее. — Вижу, такие мелочи вас не трогают, — продолжал Меклингер. — Впрочем, это было очевидно ещё до того, как я вас раздел. Если бы взгляд мог прожечь дырку, Адальберт, наверное, уже изрешетил бы своего мучителя так, чтобы через него можно было отбрасывать вермишель. — Ты — мудак, ты об этом знаешь? — Чувствую, мне предстоит узнать ещё много всего, — грустно признал Меклингер. — Хотя боги свидетели — я не имею в виду ничего плохого. — Да, спасибо, я заметил, — ядовито отозвался Фаренхайт. — Надеюсь, ты сдохнешь очень мучительно. Растворишься в бассейне с кислотой, например. Или будешь падать в скафандре в чёрную дыру. Это будет по-настоящему долго. Пройдёт целая вечность, пока гравитация разорвёт тебя на атомы. — Фантазируйте, если вам так проще, — разрешил художник. Он скрылся из виду. Послышался скрип, стук и шорох бумаги. Что-то переставлялось с места на место, что-то куда-то складывалось. Потом Адальберт уловил смутно знакомый запах. — Это ещё что? — Оливковое масло. Он скривился от отвращения и осознания того, к чему неуклонно движется процесс. — А ничего более современного нет? — Иногда старые средства — самые надёжные, — назидательно сообщил Меклингер. — Человечество шагнуло в космос, но не придумало ничего лучше оливкового масла... — Какая гадость. — Вы не любите оливки? — Теперь не люблю. Послышался глухой стук, и Меклингер снова нарисовался рядом. Он наградил Адальберта долгим и печальным взглядом. — Ваши глаза ещё красивее, когда в них горит пламя ярости, — поведал он. — Хотя лучше бы, конечно, это было пламя любви... — А ещё я не люблю слащавый тон, — перебил его Адальберт. — Как вам будет угодно. Начнём, пожалуй? Фаренхайт стиснул зубы. Вопрос явно был риторическим. Меклингер опустился на колени возле оттоманки. Адальберт теперь мог видеть дурацкую розовую заколку у него на затылке. Сначала он почувствовал, как его пах щекочут усы. Потом горячий и влажный язык облизнул головку члена, скользнул туда-сюда, по кругу, коснулся яичек... Адальберт прикусил губу, сдерживая рвущийся наружу стон удовольствия, смешанного с желанием убить. Его член приводили в рабочее состояние против воли хозяина, и он ничего не мог с этим поделать. Он попробовал достать Меклингера коленом по голове, но не достиг особого успеха. Усы щекотно кольнули нежную кожу, когда грёбаный извращенец обхватил губами член и принялся сосать с целеустремлённостью хорошо вымуштрованной секретарши. Фаренхайту уже стало всерьёз интересно, сможет ли он взять член в горло. И если да, то чем же занимается скромный художник в свободное от войны и творчества время. Может, подрабатывает на полставки в борделе? Инстинктивное желание податься навстречу ласкающим губам становилось всё сильнее. Адальберт сдерживался усилием воли. Совсем не хотелось показывать этому маньяку, что его увлёк процесс. А стояк... Со стояком он смирился. Покажите здорового мужчину моложе сорока, у которого не встанет в таких обстоятельствах. «Да легко! — радостно отозвался вредный внутренний голос. — Любой гетеросексуальный мужик здесь подойдёт!». Адальберт судорожно выдохнул сквозь сжатые зубы. Держаться больше не было сил... Вдруг, на самом интересном месте, минет прекратился так же неожиданно, как и начался. Меклингер выпрямился и встал на ноги, вытирая губы тыльной стороной ладони. Он разглядывал результат своих стараний — внушительный стояк и до крайности изумлённую физиономию Адальберта — с выражением искреннего удовлетворения. — Вот так! — изрёк он и ланью скакнул к мольберту, на ходу выхватывая откуда-то карандаш. Челюсть Фаренхайта медленно поползла в бок. — Ты... — Я же сказал, что не сделаю ничего плохого! — отозвался Меклингер. Едва не подпрыгивая на пике творческого экстаза, он что-то шустро чёркал своим карандашом. — Ты извращенец! — выпалил Адальберт. — Маньяк долбаный! Блядь ван-флитская! Ебать тебя в рот Торсхаммером, Изерлон тебе в очко, пиздоблядская говнопроёбина! — Сказал же, не ругайся! — шикнул на него ничуть не обидевшийся Меклингер. — Это идёт какому-нибудь Биттенфельду, но не тебе. Фаренхайт, сбившись с дыхания после изречения последней тирады, глухо застонал. Он ничем не мог дотянуться до своего несчастного члена, чтобы наконец кончить и прекратить эти страдания. — Нет, ты не прав, — прохрипел он, тяжело дыша. — Я расскажу всем, что ты маньяк. Что ты опаиваешь людей снотворным, привозишь к себе, связываешь, возбуждаешь и... И рисуешь! — А ты что, думал, я тебя изнасилую? — искренне удивился Меклингер, не отрываясь от своего занятия. — Я же сказал, я художник! Я тебя позировать пригласил... — Скотина... — простонал Адальберт. — А оливковое масло-то зачем? — Разводить краски, — пояснил художник. — Я хочу сделать ещё эскиз в цвете. В ту ночь Фаренхайт как никогда пожалел, что пропускал мимо ушей добрую треть высказываний Биттенфельда, и дал себе слово слушать его внимательнее. Ему мучительно не хватало словарного запаса, чтобы выразить всю гамму чувств, которые он испытывал. Однако охрип он всё-таки раньше. Меклингер отложил кисть и удовлетворённо оглядел получившиеся наброски. Он сделал даже больше, чем собирался. Должно быть, благодаря необычайному воодушевлению, которое возбуждал в нём вид обнажённого тела, плавных линий, нежной светлой кожи... — Вот и всё, — с сожалением сказал он своему натурщику. — Как ни жаль расставаться с вами, но вы, наверное, уже устали. Позировать — это очень утомительно, я знаю. Фаренхайт что-то невнятно прохрипел в ответ. — И очень жаль, что вы довели себя до этого, — покачал головой Меклингер, наполняя шприц прозрачной жидкостью. — Мне нравится тембр вашего голоса. Вы никогда не пробовали петь?.. — Пошёл ты, — прошипел пленник. — Одну минуту. Я только вколю вам немного успокоительного, чтобы вы не отреагировали на обретённую свободу слишком бурно. Я вас одену и отвезу домой. Вы уже могли убедиться, что я не собираюсь посягать на вашу честь. Судя по взгляду Адальберта, он и близко не был в этом уверен. — Куда вам будет удобнее? — поинтересовался Эрнст, демонстрируя шприц. Фаренхайт молчал. — Тогда, пожалуй, в бедро, — сказал сам себе Меклингер и наклонился, чтобы вонзить иглу в мышцу. Но перед этим, не удержавшись, ещё раз провёл пальцами по коже. И тут же отдёрнул руку — незачем лапать произведение искусства. Даже если оно живое и мечтает хорошенько тебя пнуть. Наверное, он оказался недостаточно аккуратен — Адальберт судорожно дёрнулся, когда игла проткнула кожу. — Ты вообще умеешь это делать? — пробормотал он. — Я художник, — с достоинством напомнил Эрнст. — Я знаю анатомию. — Угу, — ответствовал ему ехидный голос. — Знаешь. Как художник. Три дня спустя — Жаль, очень жаль, что все так заняты, — вздохнул Меклингер. — Ничего, может быть, в другой раз... Он поймал гневный взгляд Фаренхайта. Но только взгляд и только его. Адмирал-художник вновь мечтательно улыбнулся, продолжая наигрывать мелодию, которую пальцы помнили лучше, чем разум. В том, что касалось его маленького приключения, Адальберт фон Фаренхайт был нем как Айзенах. Даже как два Айзенаха.  doc | fb2 |
 |
@темы: Шоб було!, Честно спёртое, ФБ-2014, ЛоГГонутое, фанпродакшн
