[najdy_esli_smojesh]

01.02.2014 в 00:21

Пишет  WTF LoGH 2014:

WTF LoGH 2014. Тексты G - PG-13. Часть 12

Название: Danke Автор: WTF LoGH 2014 Бета: WTF LoGH 2014 Размер: миди, 4087 слов Пейринг/Персонажи: Пауль фон Оберштайн/Дасти Аттенборо Категория: слэш Жанр: драма, романс Рейтинг: PG-13 Предупреждения: AU, OOC, смерть персонажа Краткое содержание: Всё началось с неожиданной встречи члена баалатской делегации и военного министра Империи в коридоре "Брунгильды". Примечание: По заявке с Зимнего Инсайда, поданной еще прошлогодней команде WTF LoGH: Люди, а вот как вы смотрите на то, чтобы дать Оберштайну предсмертную радость? Он там все равно помирает, так пусть хоть в последние дни порадуется. С худым и зеленым. Размещение: запрещено без разрешения автора Для голосования: #. WTF LoGH 2014 - работа "Danke" Собственная бесполезность не просто накрывает с головой, она словно перевернутый оптический прицел — показывает, насколько мелки и едва различимы теперь прошлые заслуги и победы. Несколько дней назад он что-то значил, шел в последний бой, не надеясь на успех, а сейчас от него ничего не зависит. Судьба галактики решается за закрытой дверью, и можно было к ней не приходить, а остаться — пить пиво, играть в шахматы, зверски убивать время, которого вдруг стало так много. В нем можно утонуть, как и в тишине, наполняющей коридор. Она сжимается, давит, и хочется услышать какие-то звуки, кроме собственного дыхания. Дасти бездумно идет по ковру, крадущему звуки, и ждет появления тихой, ненавязчивой охраны, готовой завернуть слишком наглого гостя. Точнее, сопровождающего. Гость здесь — Юлиан, с ним Его белокурое величество ведет беседу, а он так... сбоку припека. Но, видимо, направление выбрано безопасное. Ради интереса можно даже проверить, не находится ли за углом, например, уборная. Наконец появляется звук, но какой-то странный. Аттенборо замирает, прислушиваясь. За поворотом кто-то странно, сбивчиво дышит — громко, на грани стона. Так дышат, когда очень больно и нельзя кричать, когда выступают слезы и до предела сжимаешь зубами угол одеяла или собственную губу, не замечая этого. Осторожно, прижавшись к стене, Дасти заглядывает за угол. То, что он видит, не сочетается с услышанным — впрочем, звук прекращается до того, как герр военный министр оборачивается. — Вы заблудились? — ровным тоном спрашивает он. Электронные глаза смотрят настолько бесстрастно, что этот взгляд легко принять за предельную степень презрения. Хочется ляпнуть что-нибудь наглое, чтобы выражение этого непроницаемого лица изменилось, хоть на йоту. — Здесь нет ничего интересного, уверяю вас. — Я уже понял, — с ядовитой вежливостью цедит Аттенборо. Но не спорит и уходит обратно к проклятым дверям. В конце концов, можно найти другое занятие. Вытащить блокнот, попытаться что-нибудь написать... или нарисовать. На лавры Линца он не претендует, но простой набросок в пару штрихов... нет, не получается. То, что хочется зарисовать, распадается на составные части. Отдельно глаза — и отдельно все остальное. Если мысленно их закрыть... То станет ясно, что слухи о бесчувственности Оберштайна сильно преувеличены. Электронные глаза, вне всякого сомнения, не предназначены для того, чтобы плакать. Но боль остается болью, даже если ее нельзя выразить. Когда сам потерял не только смысл жизни, но и дорогих людей, невольно понимаешь чужое страдание. Узнать об утрате — как удар молнии. Знать заранее, что кто-то важный для тебя вот-вот умрет — как медленный яд. Плотный красный ковер скрадывал шаги, поэтому Оберштайн слишком поздно заметил вражеского адмирала. Теперь уже — отставного адмирала из Баалатской автономии. Пауль старался успокоиться перед возвращением к бесконечным насущным делам, которые ждали его в двадцати метрах вправо по коридору — срочные документы на столе и в комме, донесения особой важности, отобранные секретариатом... Как же не хватало оставшегося в хайнессенском госпитале Фернера, который обладал прямо-таки чутьем, нюхом на бесконечные доклады, письма, служебные записки из всех флотов Империи, сводки с мест о текущей ситуации по системам и планетам, отбирая действительно важное. Но даже окажись Фернер сейчас здесь, на корабле, легче бы не стало. То, что было внутри — неосязаемый, нематериальный сплав чувства и разума, — словно демонстрировал на огромном панорамном экране происходившее с Паулем фон Оберштайном ему самому. Не отвернуться. Ему удавалось это скрывать лучше, чем всем остальным из окружения кайзера. Но он, как и все они — остывающие планеты вокруг умирающего, гаснущего солнца, — был растерян и не знал, как будет жить дальше без Райнхарда фон Лоэнграмма. Разве что не возмущался вслух, не сбивал костяшки пальцев о переборку каюты, не пил в одиночку, в мрачном отчаянии, иногда переливая через край. Просто старался незаметно для императора понемногу сокращать свои визиты. И с каждым днем это удавалось всё лучше и лучше, хотя можно ли употреблять это слово теперь? Райнхард с каждым утром слабел, хотя продолжал заниматься государственными делами и ежедневно призывал военного министра для традиционного доклада, понимающе улыбаясь; разумеется, он замечал, что сообщения Оберштайна становятся всё более краткими. Наедине они почти не оставались — когда кайзер не спал под действием снотворного и обезболивающих препаратов, с ним всегда кто-то был, помимо дежурных врачей, белыми призраками стоявших у стен и прятавших за алыми драпировками аппаратуру. Оберштайн знал, что император пишет завещание, но диктует его не военному министру, а кому-то другому, скорее всего, Штрайту или Люкке. Несмотря на скромные звания, они ближе к Райнхарду, и, наверное, он им больше доверяет, — к тому же видит в их живых глазах преданность и сочувствие. Хотя кайзер не раз советовался с ним по отдельным пунктам завещания, но к такому личному делу, как диктовка своей последней воли, не допускал. Пауль фон Оберштайн понимал его в этом. И любил, но не как прежде — не как персонификацию осуществленной надежды, мечты о будущем, ставшей реальностью. Сейчас это была любовь к уходящему свету — страстная, горькая, безнадежная. *** «Первый порыв — самый правильный», — не раз говорил Поплан, наставляя, как соблазнить женщину. Подойдет ли этот афоризм сейчас? Дасти собирался соблазнить военного министра Галактической империи всего лишь на бутылку коллекционного виски. «Будем надеяться, что Оберштайн поймет правильно». Изнывавшему от скуки Поплану Дасти сказал, что идет собирать материал для мемуаров. Отговорка сработала, хотя сам Аттенборо поверил в нее разве что на секунду. Если Оберштайн и выболтает что-нибудь ценное, использовать эту информацию все равно не дадут. Да и не в ней дело, а в том, что стало жаль человека, в котором все еще сложно не видеть врага. Но понимать Оберштайна как человека это не мешает. Слишком близко теперь ощущение этой маски «все нормально». У Дасти хотя бы получалось снимать ее, а что сделаешь с глазами, неприспособленными для выражения эмоций? В предбаннике у кабинета Оберштайна над — или, вернее, под — грудами бумаг чахнул чернявый капитан, с полминуты буравивший Аттенборо колючим взглядом. — Вам назначено? — Нет, но я прошу вас доложить его превосходительству… — Дасти чуть повысил голос: двери тут были деревянными, и, как он предполагал, не слишком массивными — уж очень легко отъезжали в сторону. На столе у капитана зазвонил телефон внутренней связи. — Вице-адмирал Аттенборо, — со старательно скрываемым раздражением произнес секретарь, — его превосходительство вас примет. Оберштайн сидел за столом, в профиль к входящему, и обернулся не сразу и не торопясь, но в медленном повороте головы не было ничего высокомерно-оскорбительного. Скорее, нечто завораживающее. И тут Аттенборо понял, что привлекло его к этому человеку, помимо сочувствия и неожиданного удивления — надо же, он живой, он переживает и страдает, как обычные люди! Военный министр империи был загадкой, которую ему предстояло разгадать, и на нее легко находился только неверный ответ. — Добрый вечер, – выпалил Дасти, — я хотел извиниться, как принято у нас на Изерлоне. — Было принято, — добавил он, ставя на стол бутылку. Оберштайн не повел и бровью, зато кивнул и выдвинул нижний ящик стола, характерно звякнувший. — Извинения принимаются. Садитесь, адмирал Аттенборо. Стаканы оказались правильные — с толстым дном, безупречно прозрачные, — точно такие же, как дома. Лёд появился из мини-бара в стене, замаскированного под сейф. Военный министр тоже выглядел каким-то… домашним, хотя мундир, как всегда, был наглухо застегнут на все крючки, кнопки, или на чем еще крепилось это черно-серебряное великолепие. Но без привычного серого плаща — только буфах-нарукавниках от него, как ни странно, не делавших форму смешной или нелепой. — Главные секреты Нового Рейха? — усмехнулся Аттенборо, кивая на бар. — Часть из них, — отозвался Оберштайн, — на Феззане я держу в основном вино, но коньяк и виски удобнее возить с собой — они компактнее. К тому же, крепкие напитки, как ни странно, бодрят. — В небольших количествах — да, не спорю, — согласился Дасти, поднимая стакан. — И за что будем пить? — Вам выбирать, как гостю. Слова, заготовленные заранее, сейчас показались пустыми и фальшивыми. — За взаимопонимание и… за будущее, — Дасти встал, протягивая стакан к тоже поднявшемуся Оберштайну. — Прозит. Они чокнулись через стол – «довольно узкий для размашистого имперского стиля», — успел подумать Дасти прежде, чем Оберштайн неожиданно спросил: — Чем вы думаете заняться сейчас, в мирное время? Дасти решил поиграть в сосредоточенность. — Подыщу жилье, навещу родителей… И постараюсь найти работу репортера. Ему показалось – или министр действительно едва заметно улыбнулся перед тем, как заметить: — Господин Аттенборо, вы – вице-адмирал, и можете начинать карьеру в прессе хотя бы с аналитика. — Корпеть над аналитикой я всегда успею, а вот побегать за информацией… хотелось бы, пока я еще достаточно молод для этого. — Как говорит адмирал Меклингер, молодость — это не возраст, а состояние души. Впрочем, не он это придумал, — усмехнулся Оберштайн, — и если ваше состояние души таково, что вам сейчас хочется именно бегать за информацией — не стану отговаривать. Думаю, у вас получится. Дасти чуть замешкался, протягивая свой стакан навстречу, и отметил, что у военного министра виски осталось уже чуть-чуть, на самом донышке. «Запивает…» Он вполне допускал, даже был уверен, что Оберштайн останется трезвым и после половины бутылки крепкого алкоголя. «Ему точно придется выпить больше полбутылки — потому что мне лучше оставаться трезвым, а то скажу что-то не то, а он и так…» Аттенборо смотрел, как его собутыльник доливает им обоим и подкладывает в стаканы лед — хотя и старый еще не успел как следует растаять. А потом непривычно разговорчивый сегодня Оберштайн произнес: — Вы не хотели бы взять интервью у меня? — Сейчас — нет, — выпалил Дасти, — а вообще вопрос риторический — конечно, хотел бы. Например, спросить о том, будет ли реформироваться военное министерство в ближайшее время. — Вопрос риторический, — парировал Оберштайн, — безусловно, будет. Как и вся структура управления теперь уже мирной, не воюющей Империи. Но детали и сроки проведения реформ предстоит решать новому премьер-министру, который будет назначен в ближайшее время, и его кабинету. Разумеется, я представлю свои соображения моему преемнику. — Так вы собираетесь уйти в отставку, или… — Дасти хотел было добавить «или у вас будет новая должность», но вовремя прикусил язык. Оберштайн пожал плечами. — В Империи Лоэнграммов схема смены правительства не так уж отличается от той, что была принята в Альянсе Свободных Планет. Премьер — в нашем случае, граф Мариендорф — официально распускает кабинет, но тот работает, пока не передаст дела новому. Кто-то уходит, кто-то остается. Аттенборо поставил пустой стакан на стол. В голове уже немного шумело. — Нет, в главном эта схема отличается — кабинет в Альянсе формировался по итогам демократических выборов, а в вашем Рейхе премьер просто берет в руки список, составленный императором — имея, в лучшем случае, право совещательного голоса. Я неправ? Оберштайн последовал его примеру, затем неторопливо разлил поровну оставшийся в бутылке виски. — Формально правы. И я не стану долго и безрезультатно спорить с вами о том, что кайзер берет этот список не с потолка и назначает на ключевые должности профессионалов, а не тех, у кого лучше подвешен язык и кто при этом заручился поддержкой большего числа корпораций. Это контрпродуктивно, вице-адмирал Аттенборо, так что поговорим лучше о том, что вы понимаете под «вашим Рейхом». — Да-да, конечно, — стакан в руке будущего журналиста описал полукруг, словно Дасти хотел отгородиться от собеседника, — «это наш общий Рейх, давайте строить его вместе, мы одна команда», и всё такое. — А больше нам ничего не остается, хотите вы того или нет, — абсолютно спокойным, но уже не таким безжизненным голосом заявил Оберштайн. Кажется, разговор его заинтересовал. — Разумеется, вы читали имперскую часть проекта мирного договора с республикой Эль-Фасиль — Изерлон. Никаких репараций ни с Новых Земель, ни с территории Баалатской автономии. Напротив — огромные средства будут вложены в стандартизацию производств по всей Галактике, в перевод военных предприятий на мирную продукцию, в восстановление Хайнессенполиса, в конце концов. Конечно, всё это еще будет переводиться из слов в цифры и неоднократно корректироваться, чтобы не вызвать недовольства в Старых Землях, да и в столице, под лозунгами «Хватит кормить Баалат»! — Ага. Вы аннексировали почти весь Альянс, за исключением одной системы — и еще говорите о репарациях? Кстати, а как же налоги на содержание имперских властных структур и гарнизонов? И откуда возьмутся средства на всё, что вы перечислили, а также на обещанные пенсии военным, на какой бы стороне они не сражались, и на программу трудоустройства для демобилизованных? — Военные пенсии для тех, кто по возрасту и состоянию здоровья еще способен работать, будут минимальными, – Оберштайн предупреждающе поднял полупустой стакан. – Подождите возражать. Главное – упомянутая вами программа трудоустройства, в которую войдут вахтовая работа на сырьевых планетах и астероидах, освоение внешнего фронтира и Старых, и Новых Земель, терраформирование и колонизация новых планет. Да, на всё это нужны средства. Пока у нас есть только корабли и квалифицированные команды для них — тоже из бывших ветеранов. Подъемные, техника, семена для колонистов — всё будет по минимуму. Но другого пути нет, иначе просто не выжить. Иначе — распад и деградация человечества в целом. И по поводу средств на содержание имперской администрации и сил поддержания порядка на планетах бывшего Альянса. Налоговое бремя для всех систем будет одинаковым, так что жители Старых Земель тоже внесут свой вклад… — Не удивлюсь, если вы подчитали все плюсы и минусы данных проектов, и то, насколько они окупятся. В том числе и количество человеческих жизней, которыми всё это будет оплачено. «Пожертвуй меньшим, чтобы спасти большее». Так? — Дасти выразительно взмахнул стаканом, и словно со стороны увидел, как недопитый виски вместе с полурастаявшими кубиками льда выплеснулся прямо на министра, обрызгав тому левое плечо, воротник и шею. * * * Наверное, кому-то покажется странным существовать отдельно от собственных слов, жестов, даже некоторых мыслей — словно из-за стеклянной стены наблюдая за самим собой и окружающим миром. Для него же, наоборот, было ненормальным, непредставимым, что настанет день, когда эта невидимая преграда истончится, превратившись в тонкую пленку, которую так легко прорвать не только изнутри — даже снаружи, оттуда, где о ней никто не знает. И дело было не только в том, что умирал император Райнхард. Оберштайн полностью отдавал себе отчет — он одним из первых почувствовал то, что до большинства дойдет тогда, когда перо истории окончательно проведет черную черту на границе эпох. После ухода кайзера в сознании всего человечества война сменится миром, разделение — единством, и в то же время привычная жизнь — неизвестностью. И он не был уверен в том, хочется ли ему оказаться этой в новой пьесе рядом с теми же актерами и в тех же декорациях. Смена кабинетов давала хорошую возможность уйти в отставку — и с должности министра, и с военной службы вообще. Поэтому ему было интересно наблюдать за молодым вице-адмиралом. Кем бы ни стал Аттенборо в новом мире — ему там будет легко. И не только потому, что он свободен от возводимых собственными усилиями стеклянных стен — Дасти Аттенборо обладал и редким талантом уничтожать чужие. Вот как раз сейчас — практически буквально. — Простите, я не хотел, — Дасти, не глядя, поставил стакан на стол и подошел к Оберштайну. — Сейчас... Позже Аттенборо думал, что если бы он был немного трезвее, то потратил бы время на поиски носового платка, но тогда почему-то казалось очень важным как можно быстрее стереть виски с шеи, подбородка, кончиков прядей Оберштайна – удивительно, почти неестественно ровно разделенных на белоснежные и каштановые. Он понял, что вытирает министра форменным белым шарфом — словно кухонным полотенцем, – только когда почувствовал его руки на своих плечах. — Чего именно вы не хотели, Аттенборо? – прошептал Оберштайн прямо в горящее ухо Дасти. Сказать «Я не хотел окатить вас виски» было бы слишком банальным. «Я не хотел, чтобы мой первый сексуальный опыт с мужчиной состоялся при участии военного министра Рейха» — тоже как-то глупо. Хотя и молчать, медлить, пока Оберштайн расстегивал его куртку и ослаблял узел галстука — вероятно, было не лучшим решением. Но он упустил стратегически важный момент, точку невозврата, когда министр чуть наклонился и не поцеловал, нет — начал целовать, сначала едва прикасаясь к полуоткрытым губам, потом — словно пробуя их на вкус, потом — проникая уже глубоко, одновременно спрашивая разрешения и дразня, и требуя, и обещая… — Я не… думал, что это будет прямо сейчас и здесь, — выдохнул Дасти. — Знаете, я тоже не думал, но если бы вы могли каким-то образом увидеть свое лицо, когда вытирали последствия своего красноречия… Так вот, оно было на редкость убеждающим. А спальня рядом, в смежной комнате. Имперский мундир неожиданно просто расстегивался — пара крючков на воротнике и несколько кнопок. Ремень Оберштайн как-то незаметно снял сам. Дасти наконец посмотрел в его неподвижные голубые глаза — и они показались настоящими, живыми. Наверное, оттого, что лицо Оберштайна вдруг стало ярким, ожило — словно черно-белую фотографию наполнили цветом и светом. Так врать невозможно. И вообще — к черту мысли, от них сейчас толку не будет, одна неуверенность. *** Имперский флот летел к Феззану больше трех недель. Для Аттенборо стандартные сутки делились на четыре неравные части: сон, притворство, безделье и то, что он с невеселой иронией называл конспирацией. Они встречались в том самом отсеке, где когда-то он ненароком услышал, а потом и увидел Пауля. Там были помещения для штабных офицеров, которые задержались со своими адмиралами на императорском флагмане; обычно они устраивались в этих апартаментах, когда во время длительных сражений кто-то из высших адмиралов Рейха постоянно находился рядом с кайзером на мостике «Брунгильды». — То, что Баалат получил политическую автономию, не означает ни экономической, ни — тем более — военной самостоятельности системы. Это реальность, с которой вам предстоит жить. Конечно, Силы планетарной обороны для защиты населения от стихийных бедствий и гражданских беспорядков вам будут разрешены. — Но под вашим неусыпным контролем, да? — ехидно поинтересовался Дасти. Оберштайн нередко рассуждал о будущем обитаемого мира — иногда отвечая на его вопросы, иногда предвосхищая их. Хотя сразу после бурного, но неизменно безмолвного секса в полутемных помещениях, которые освещали только узкие трубки, расположенные на стеновых панелях под самым потолком, они всегда молчали. Просто лежали, обнявшись, пока кто-то — чаще всего Дасти, неизменно оказывавшийся ближе к прикроватному столику, — не разливал по бокалам вино. Друзья ни о чем не спрашивали: Юлиан был задумчив и погружен в бумаги, Карин тихо, но довольно заметно старалась его поддержать, а Оливер… Один раз Дасти случайно услышал, как тот — видно, уже не в первый раз — спрашивал Карин: — Да что с ним происходит, в конце-то концов? Влюбился, что ли? — Не знаю. Но думаю, что лучше не лезть к нему с подобными вопросами, — шепотом ответила девушка. Поплан хмыкнул и пробормотал что-то про женскую интуицию. Семнадцатого июля Аттенборо задержался в общей гостиной отведенных им апартаментов, делая вид, что увлеченно что-то пишет в блокноте. На самом деле он уже в десятый раз подчеркивал волнистой линией завтрашнюю дату. День прибытия в столицу Нового Рейха, с недавних пор — и всей Галактики. Он откладывал разговор с Паулем до последнего. Тот не торопил, но вопросы висели между ними, словно охранный контур лазерных лучей, и уворачиваться от них становилось всё сложнее. Кто они друг для друга? Уже почти не враги, интересные собеседники, любовники, которых случайно притянуло друг к другу — от одиночества и поисков тепла. Будут ли они встречаться на Феззане? Нужно ли это обоим, стоит ли… «По крайней мере, — решил Аттенборо, пряча наконец блокнот и ручку в карман, — стоит проявить инициативу». Он всегда приходил чуть позже назначенного срока – так они договорились. Наверное, окружение Оберштайна было частично в курсе того, что он ведет в пустом отсеке переговоры с вице-адмиралом из «демократов» — именно так, с нейтральной интонацией, их четверку называли имперские офицеры. В чем-то они были правы, всё начиналось с разговоров и ими же заканчивалось. Правда, финал всегда был краток и не отличался разнообразием — завтра или послезавтра, во сколько, встретятся они на два или, реже, на три часа — которые, как предполагал Аттенборо, военный министр выкраивал, урезая и так небольшое время, отведенное в его плотном графике на сон. Его даже мучили угрызения совести, хотя Пауль каждый раз выглядел бодрым и отдохнувшим, — в Альянсе считали, что капсулы быстрого сна вредны для здоровья и пользовались ими куда реже, чем в Рейхе. Всё было, как всегда – бутылка вина, фрукты, обитый бархатом угловой диван, приглушенный свет. Вот только Дасти не вошел, как обычно, — быстро, но спокойно, — а буквально влетел в комнату и так же внезапно остановился в двух шагах от Пауля. — Здравствуй. Я хотел сказать, что завтра у нас не получится встретиться — но потом, наверное, мы могли бы... Если ты хочешь. С каждой встречей Аттенборо выглядел всё более юным — словно слой за слоем с него слетало недоверие — в том числе, возможно, и к самому себе. После того, как сам он натолкнулся на удивленный взгляд Райнхарда, Оберштайн уже не пытался прогнать мысль, что и с ним происходит что-то подобное. — И я хотел бы встречаться не только на официальных переговорах, — улыбнулся Пауль, прибавив то, от чего Дасти удивленно моргнул: — Я рад. *** Встреча состоялась только одна, двадцать четвертого июля, — после приема в императорской резиденции. Уже который день официально сообщалось: «Состояние кайзера остается стабильным». Все понимали, что в этом нет ничего хорошего, и ждали... тем не менее, делегацию Баалатской автономии пригласили нанести визит вежливости, а заодно – обозначить темы и составить план предстоящих переговоров. По пути Поплан ворчал, что они тут на полгода застрянут, Юлиан был серьезен и сосредоточен, Карин — похоже, удивлена скромностью апартаментов кайзера. Дасти не удивлялся — он хорошо помнил броское заявление императора, что его тронный зал — мостик «Брунгильды». Официальные переговоры вела императрица Хильдегарде — красивая и усталая женщина, находившая силы не только улыбаться гостям, но и поддерживать светскую беседу. Она немного напоминала Фредерику — не столько внешне, сколько этой вот внутренней стойкостью и способностью действовать, несмотря на боль. Просто потому, что надо. Рядом с ней сидел будущий премьер, гросс-адмирал Вольфганг Миттермайер, серьезностью не уступавший Юлиану, но более мрачный, — а также хорошо знакомый им всем генерал-адмирал Мюллер, после смерти Яна прилетавший на Изерлон выразить соболезнования. Оберштайна не было; стоявший навытяжку с какими-то папками молодой офицер был представлен как Теодор фон Люкке, младший адъютант кайзера Райнхарда. Судя по всему, будущая правительница Галактики уже сейчас опиралась на людей своего мужа — не исключено, что она руководствовалась в их выборе его советами. Дасти не сомневался, что они и составят основу будущего правительства. Он вспомнил первый разговор с Оберштайном — тот был уверен в своей отставке, хотя прямо об этом так и не сказал. И, похоже, это его нисколько не огорчало... Поплан слегка, но красноречиво, если так можно выразиться, пнул Дасти под столом. Императрица обращалась к нему: — Вице-адмирал, я слышала, вы учились вместе с Яном Вэньли? — Почти, ваше величество — двумя курсами младше. Он уже тогда был первым по стратегии в Академии. Отвлекаться от праздной с виду болтовни все же нельзя, среди обычных вопросов порой проскакивали довольно опасные. Пожалуй, с прежним Оберштайном и то было проще иметь дело, чем с этой женщиной. "Наверное, даже хорошо, если никаких рабочих отношений с Паулем больше не будет", — думал Аттенборо, направляясь после обеда по адресу, который Оберштайн, не доверяя бумаге, попросил запомнить еще на «Брунгильде». Они наконец-то смогут быть вместе, по-настоящему вместе. На одной стороне. С этой мыслью, а заодно и с расплывчатыми мечтами о будущей жизни, преимущественно радужными, Дасти в итоге и пришел к любовнику. Оберштайн был мрачен, и это легко объяснялось, так что грузить его обещаниями счастья Аттенборо не стал — просто упомянул, что можно было бы попробовать жить вместе. Хотя бы на одной планете. Пауль подхватил игру, сказав, что идея неплохая, затем мимоходом спросил адрес его родителей, на случай, если вдруг придется разыскивать в столице одного репортера. — Думаю, так будет быстрее, чем через газеты, — уже с улыбкой добавил он. — Не сомневаюсь, что в первой же из них найдется твоя статья, но вдруг в редакции не захотят делиться информацией? Дасти машинально назвал адрес, затем спохватился: — А я думал, ты и так знаешь. — Нет, твои родственники не входили в список тех, на кого мы собирали подробные досье, — Оберштайн снова помрачнел, видимо, вспомнив события на Хайнессене. — Ладно, неважно. Он как-то очень осторожно, бережно поцеловал Дасти, и все мысли о том, почему Паулю будет непросто вписаться в жизнь автономии, куда-то исчезли. Всего через два дня, глядя сквозь дождь на дым, ползущий из разбитого окна кабинета военного министра, Аттенборо понял, что значили слова и поведение Пауля в тот вечер. «Ты уже тогда знал, — мысленно Дасти благодарил природу за этот ливень. Никому в голову не придет, что вода на лице может быть совсем другого происхождения. — Просто не хотел говорить мне, потому что другого выхода не было. Взял и внес свою жизнь в перечень тех, которыми заплатил за светлое будущее без терраистской заразы. И что самое страшное — я тебя понимаю». Он остался на Феззане еще ненадолго, вместе с Оливером. Юлиан и Карин засобирались улетать сразу после смерти кайзера, а Дасти от этой суеты тошнило. Да и от прощальной вечеринки осталось горькое послевкусие. Приглашение на похороны кайзера и то показалось своего рода спасением, хотя к Лоэнграмму он на данный момент не испытывал ничего — разве что вспоминал тень того уважения и любви, которые иногда сквозили в интонациях Оберштайна. О кайзере они говорили очень редко, Дасти не хотелось цеплять больную тему. Пауля похоронили днем позже, видимо, тело надо было привести в надлежащий вид, или дело было в каких-то формальностях... к этому процессу он все равно не имел отношения. Все, что позволялось бывшему вице-адмиралу Аттенборо – посмотреть на расстоянии, как проходит маленькая камерная церемония. Оберштайна провожали несколько военных в званиях не выше коммодора – судя по всему, подчиненные, и пожилой мужчина с супругой и далматином на поводке, — наверное, его слуга. Дасти позволил себе приблизиться к могиле только потом, когда все ушли, и понял, что смысла в этом, на самом деле, не было. Как не было на строгой фотографии того Пауля, которого он успел полюбить. *** Спустя несколько месяцев он все-таки выбрался к родителям. Сразу после прибытия на Хайнессен навалилось столько дел, что Дасти по привычке откладывал визит, ограничиваясь звонками. Кроме того, он прекрасно понимал, о чем заведет разговор отец, и не был уверен, что сможет спокойно вынести диалог на тему «почему ты еще не женат». Пусть сначала боль притупится хоть немного. К счастью, все прошло не так уж страшно, как ожидалось. Может, родители слишком соскучились и не хотели пугать его так рано. Когда Дасти уже стал собираться домой, отец вручил стопку корреспонденции, приходившей на его имя. Сев в такси, Аттенборо начал разбирать ее, и почти сразу наткнулся на запечатанную в пленку открытку. Феззанскую открытку, довольно дорогую. Аккуратно достав ее из упаковки, Дасти подцепил ногтем дверцы нарисованного домика. За ними обнаружилось только одно слово – «Danke». fb2 | doc

@темы: Шоб було!, Честно спёртое, ФБ-2014, ЛоГГонутое, фанпродакшн

Comments

[Magnus Bane]

najdy_esli_smojesh, потрясающе сильная вещь!

Kanafinwe,

потрясающе сильная вещь!

Да, очень сильная и цепляющая! Характер Аттенборо играет новыми красками - а Оберштайна очень сильно жаль...

[Magnus Bane]

Artafinde, да, Дасти здесь и впрямь очень хорошо показан, а Оберштайна начинаешь жалеть

Kanafinwe, Красиво написано вообще

[najdy_esli_smojesh]

Kanafinwe,
Не за что меня благодарить))) Это не моя работа. "Спасибище" надо говорить команде и автору.
Artafinde,

Да, очень сильная и цепляющая!

Это ещё слабо сказано! Я после прочтения зарядила на повтор всё, что у меня есть по ЛоГГу — сериал, спектакли, Такаразуку... Всё, короче. И стала присматриваться к О. Совсем другое впечатление от него получила. Фраза "Во всём виноват Оберштайн!" для меня теперь звучит по-другому. Очень неоднозначно всё с ним.

najdy_esli_smojesh,

Это не моя работа. "Спасибище" надо говорить команде и автору.

Спасибо за размещение А автору ещё скажем обязательно!

Это ещё слабо сказано! Я после прочтения зарядила на повтор всё, что у меня есть по ЛоГГу — сериал, спектакли, Такаразуку... Всё, короче. И стала присматриваться к О. Совсем другое впечатление от него получила. Фраза "Во всём виноват Оберштайн!" для меня теперь звучит по-другому. Очень неоднозначно всё с ним.

Я тоже всё пересматриваю... Оберштайн очень сложен и неоднозначен - но и интересен.

[najdy_esli_smojesh]

Artafinde,

Спасибо за размещение

Да я просто логгонутик, по всей окружности башки)))

Оберштайн очень сложен и неоднозначен - но и интересен

Несомненно. И при ...надцатом просмотре уже можно его понять. У меня есть в знакомых одно чудо... Оно не просто напоминает Оберштайна, оно ещё и мыслит как он! Теперь я лучше и его понимаю!

najdy_esli_smojesh,

Да я просто логгонутик, по всей окружности башки)))

Я тоже

Несомненно. И при ...надцатом просмотре уже можно его понять.

Понять - но не принять.

У меня есть в знакомых одно чудо... Оно не просто напоминает Оберштайна, оно ещё и мыслит как он! Теперь я лучше и его понимаю!

У меня несколько таких знакомых - диалог вести можно, уважаю их, даже в чём-то понимаю, иногда они помогают мне решить сложные проблемы. Но это настолько мои противоположности, что порой сложновато общаться... При этом связь устойчивая и никогда по-серьёзному не ссорились.

[najdy_esli_smojesh]

Artafinde,
Не хочу вопить "да здравствует Оберштайн!" только потому, что мнение о нём изменилось. Оно, как ни странно осталось, просто его мотивы стали яснее

najdy_esli_smojesh,

Не хочу вопить "да здравствует Оберштайн!" только потому, что мнение о нём изменилось. Оно, как ни странно осталось, просто его мотивы стали яснее

Мне его мотивы ясны... Мнение сложное. Он личность, совершенно на меня не похожая.

[Magnus Bane]

Artafinde, написано красиво
najdy_esli_smojesh, автор молодец! Должен сказать, что мне безумно нравится, когда его показывают живым и адекватным.
Artafinde, что меня реально пугает - это любители "дарк-версии Оберштайна", которые изображают его бесчувственным и беспринципным чудовищем.
najdy_esli_smojesh, у меня к нему несколько странное отношение. И его любовь к полицейскому государству я, к примеру, понять не могу. И это его стремление жертвовать миллионами людей - мне не близко.

Kanafinwe,

Должен сказать, что мне безумно нравится, когда его показывают живым и адекватным.

Живой и адекватный Оберштайн и меня порадовал

что меня реально пугает - это любители "дарк-версии Оберштайна", которые изображают его бесчувственным и беспринципным чудовищем.

Меня это жутко пугает...

у меня к нему несколько странное отношение. И его любовь к полицейскому государству я, к примеру, понять не могу. И это его стремление жертвовать миллионами людей - мне не близко.

Мне это тоже совсем не близко... Хотя как стратега я его уважаю во многом.

[Magnus Bane]

Artafinde,

Живой и адекватный Оберштайн и меня порадовал

Меня тоже!

Меня это жутко пугает...

Просто УЖАС какой-то!

Мне это тоже совсем не близко... Хотя как стратега я его уважаю во многом.

Но при этом - его страсть к жертвованию людьми противоречит истинной стратегии.

Kanafinwe,

Но при этом - его страсть к жертвованию людьми противоречит истинной стратегии.

Да... Но иногда война действительно требует жертв, и Оберштайн это очень хорошо понимает.

[Magnus Bane]

Artafinde, вот именно, что "иногда"! А в ситуации с тем же Вестерландом - жертва была явно неоправданной. Как-то оно слишком - принести в жертву два миллиона гражданских лиц. Я вообще неодобрительно отношусь к втянутости в войну мирного населения, которое, по сути, ни в чём не виновато. Здесь же... они были участниками бунта против мятежной аристократии и до последнего надеялись на помощь Лоэнграмма, видя в нём друга простым людям. Печальная история...

Kanafinwe,

А в ситуации с тем же Вестерландом - жертва была явно неоправданной. Как-то оно слишком - принести в жертву два миллиона гражданских лиц. Я вообще неодобрительно отношусь к втянутости в войну мирного населения, которое, по сути, ни в чём не виновато. Здесь же... они были участниками бунта против мятежной аристократии и до последнего надеялись на помощь Лоэнграмма, видя в нём друга простым людям. Печальная история...

Печально, да... И два миллиона мирных жителей - явно неоправданная жертва.

[Magnus Bane]

Artafinde, ещё какая....