Действующая модель невротика в натуральную величину
21.09.2013 в 22:22
Пишет fandom L0GH 2013:fandom LoGH 2013 - Уровень 4 - Макси, часть 1 + список
Название: Небо Нибельхайма
Автор: fandom L0GH 2013 и Анонимный Доброжелатель
Бета: fandom L0GH 2013
Размер: макси, 16 583 слов
Персонажи: Але Хайнессен, Нгуэн Ким Хоа, ОМП, ОЖП
Категория: джен
Жанр: драма, НФ
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Империя отвергла их, низведя до положения государственных рабов. Они обречены жить и умереть под серым небом Нибельхайма. Но они построили себе ковчег изо льда и бежали в неизвестность. Их путь длиной в десять тысяч световых лет длился полвека.
Иллюстрации: смотреть здесь
Примечание: стихотворение Starswordа "Половина пути" используется с разрешения автора.
Скачать целиком: в формате fb2, в формате txt, в формате doc
Для голосования: #. fandom L0GH 2013 - работа "Небо Нибельхайма"
Предисловие
Я задумал эту работу еще в 797 году. Мне казалось, что пора напомнить гражданам нашей республики, с чего начиналась страна, демократия и свобода. Потому что они забыли. История трехсотлетней давности превратилась в миф, миф — в сказку, а сказка ушла в учебники для младших классов средней школы и там и осталась. В том виде, в каком наши сограждане представляют себе эти события, они никогда не могли происходить.
И я задался целью — узнать как можно больше об Исходе. Не легенд, а фактов.
Однако история часто оказывается фантастичней любого мифа, и факты складываются в такую картину, какой не выдумает и самое развитое воображение.
Истина кажется неправдоподобной, особенно когда исторические события складываются в мифологический сюжет. Именно такова история Исхода.
Мне всегда нравилась ФОРМА. Потому, когда я начинал работу над своей книгой, конечным итогом мне представлялось повествование, которое будут хвалить не только за упомянутые в нем ценные факты, но и за изящный язык, которым изложена история.
Но, углубившись в сбор материала, я все чаще и чаще начал ловить себя на мысли о том, что в обрывочности и корявости иных воспоминаний есть своя ценность и прелесть. Что литературная обработка лишит их чего-то важного, подлинного, живого. Именно в таком неладном и нескладном виде они увлекали и манили. Порой я, будто подросток, увлеченно придумывал судьбы тем людям, от которых осталось несколько строк, или даже только имя.
Постепенно пришла мысль ограничиться минимальным редактированием, оставляя заметки как есть. И я уже корил себя за то, что самонадеянно не придал должного значения тому, чтобы сохранить некоторые первоначальные записи. С трудом отговорил сам себя от идеи переписать первые, тщательно обработанные главы – ведь это была моя точка зрения, а не душа человека, решившегося поведать мне свою историю.
В общем, мое убеждение в важности формы подтвердилось, хотя и совсем иным образом.
Так что, дорогой мой читатель, ты легко сможешь угадать, когда какие главы этой книги были записаны.
С уважением,
Твой Автор.
Хайнессен, 799 г.
Часть первая. "Выхода нет"
За окном начиналась весна. Снег таял, повсюду текло. Канава возле школы проглянула бетонными бортиками из-под осевшего лежалого снега, по ней тек ручей, и возле нее играли дети. Половина первого — занятия в младшей школе как раз кончились, а до транспорта в поселок еще почти час. Дети пускали кораблики — из обрезков фанеры, кусков пластика, из обтянутых полиэтиленом трубчатых конструкций. Один пацан стоял в стороне и, судя по позе, чуть не плакал. У него была пластиковая палочка с поперечиной для мачты, был листок плотного полиэтилена для паруса — и не из чего было сделать корпус. Вдруг он присел, взял что-то из-под ног и принялся вертеть в руках, сняв варежки. Але прищурился, пытаясь разглядеть, что же у него там. Наконец пацан развернулся, и стало видно, что он выглаживает ладонями продолговатый плоский кусок льда. Получился вытянутый зализанный корпус с острым носом и широкой кормой. Пацан покачал его на пальце, определяя линию центра тяжести, воткнул в это место мачту с парусом и бережно спустил ледяной корабль на воду.
— Ты что тут торчишь?
Але отвернулся от окна и взял у Джейми стаканчик. Жидкость в стаканчике даже пахла почти по-настоящему, Джейми не пожалел своего драгоценного растворимого кофе.
— Пришло решение комиссии, — сказал Джейми.
Але молчал.
— Шлейф с Айсрифта. Эта дрянь опять выскочила в зону торможения. Скифф вышел из астероидов прямо внутри шлейфа и потерял ориентацию.
Если бы у пилота-ссыльнопоселенца был доступ к полному ручному управлению... если бы он летел не этим опасным, но самым экономичным маршрутом... Если бы это был не Нибельхайм.
— Айсрифт то и дело высовывается в зону, давно надо было рассчитать флуктуации его орбиты и обозначить опасные зоны, — сказал Але.
— А кто этим будет заниматься? Ты?
— Я еще в прошлом году рассчитал.
— И что? Кениг засекретил расчеты?
— Угадал.
— Что? — Джейми машинально сжал полупустой стаканчик и выругался, когда толком не остывший кофе плеснул ему на руку. — Не может быть!
Але пил кофе и смотрел в сторону
— Шестой скифф за два года, — сказал Джейми. — Вольнонаемные отказываются там летать.
Кофе кончился. Але посмотрел в стаканчик с жидкими коричневыми потеками на стенках. В книгах пишут, что по остаткам от настоящего кофе гадают. Гуща образует на стенках чашки узор, в котором можно увидеть будущее. Извилистые струйки раздваивались, потом сливались снова. Никакой гущи, никакого будущего. Тебе двадцать четыре года, ты ссыльнопоселенец во втором поколении, ты будешь жить под конвоем и умрешь под серым небом Нибельхайма.
Джейми забрал у него из руки стакан.
— Точно ничего нельзя сделать? Ну, хоть маршруты поменять? Поговори с Хеллером, а? Ты же у него любимчик.
Але кивнул с отсутствующим видом.
Он еще постоял, глядя на детей в кое-как подогнанных утепленных комбезах, на кораблики в ручье... Когда-то и он на этом самом месте пускал кораблик, склепанный из пластикового листа. Додумался бы до ледяного корпуса? Вряд ли. Даже и сейчас не додумался. А того пацана надо взять на заметку. Посмотреть, как он решает изобретательские задачи, — и выдернуть в спецкласс.
Верфи Нибельхайма... Здесь, на орбите богатой рудами планеты, отливают оболочки для реакторов больших кораблей — транслайнеров, крейсеров, транспортников. Здесь собирают километровые и двухкилометровые корпуса, монтируют лучевые пушки и эмиттеры силовой защиты. Потом корабль уходит в средний пояс системы, на испытательный полигон. Потом — к заказчику. Здесь огромные полуавтоматические заводы на планете и на орбите, здесь уникальный транспортный космодром с огромной пропускной способностью. Всё это — государственная корпорация "Нибельхайм", 54% акций принадлежат лично кайзеру. 92% рабочих и 76% персонала — заключенные, ссыльнопоселенцы и расконвоированные.
Але Хайнессен был одним из них. За что его родителей сослали на Альтаир-7, когда они умерли — неизвестно. Уцелевшие архивы корпорации "Нибельхайм" засекречены, и доступа к ним нет даже у имперских историков. И конечно, я не могу удержаться и не начать повествование с судьбоносного момента, который упоминается во всех биографиях Хайнессена — с мальчика, который сделал ледяной кораблик. Мальчика звали Йон Фазекатце, и он был таким же сыном ссыльнопоселенцев, как и Хайнессен, и учился в той же школе для детей ссыльных и заключенных, которую окончил Хайнессен. А тогда сотруднику главного конструкторского бюро Але было двадцать четыре года, школьнику Йону — десять или одиннадцать.
Неизвестно, как пошли бы события, если бы Хайнессен не увидел, как Йон делает кораблик из того, что валяется под ногами и что никто не воспринимает как материал для строительства. Возможно, Хайнессен решил бы свою главную изобретательскую задачу точно так же — а может, иначе. Он был способным конструктором и очень хорошим инженером.
Совещание начиналось торжественно. Господин директор произнес официальную речь, составленную из типовых трескучих фраз, из которой было понятно только, что господин директор всей душой предан Рейху и кайзеру, а забота кайзера о подданных всех сортов и развитии кораблестроения не знает себе равных.
— Госзаказ, что ли, отхватил? — прошептал Джейми.
Але пожал плечами. Ему было неинтересно. Сегодня он был в центральной больнице, навещал Лауру Эшвуд. Диагноз оказался из тех, которые для подконвойных означают медленную мучительную смерть: рак. Пока операбельный — будь Эшвуд обычной подданной с медицинской страховкой, обошлось бы операцией и отдельно оплаченным курсом лечения. Без этого курса операция поможет ненадолго. Но никто не будет тратить дорогие лекарства на каторжницу только для того, чтобы она продолжила выплевывать собственные легкие в цеху. Выпишут из больницы на общих основаниях, обратно в цех, пока может работать, потом урежут содержание и переведут куда полегче, а там останется только вовремя зазеваться рядом с чем-нибудь опасным — или купить шприц с овердозой морфина.
От размышлений его отвлек Джейми.
— Госзаказ таки, — шепнул он.
— Военный?
— Нет. Ну, то есть да, но демонтаж.
Але вздохнул и стал слушать.
"Нибельхайм" получил, оказывается, огромный государственный заказ — демонтаж и утилизация двух суперлайнеров. Гигантские корабли, способные автономно пересечь обитаемую Галактику и перевезти всё необходимое для основания полноразмерной автономной колонии, отслужили свой век. Всему есть предел, устает металл корабельных каркасов и композитных броневых плит обшивки, теряет прочность пластик внутренних конструкций. Изнашивается система жизнеобеспечения, размножаются в ее коллекторах паразиты, в грузовых трюмах заводится неистребимая плесень. "Цеппелин" и "Фридрих Великий" отслужили свое, теперь предстояло разобрать их на части и переработать.
Наконец собрание закончилось. Сотрудники выходили из зала, болтая между собой вполголоса. Але тоже поднялся и только ждал, когда пройдут все вольные, чтобы с ними не толкаться лишний раз.
— Хайнессен, — позвал главный конструктор. — А ты пройди со мной.
Але вздохнул и пристроился на шаг позади. Райгерт Хеллер был, в сущности неплохой человек, искренне увлеченный своим делом. Но кроме дела он старался не вмешиваться ни во что. Але считался его любимцем и протеже — Хеллер забрал его в свое конструкторское бюро сразу после школы. Оформил ему заочное инженерное образование — курс университета за три года. Ценил. Выслушивал идеи. Давал интересные задания. Не давил. И даже прикрывал от режимного начальства.
В кабинете у Хеллера всегда был беспорядок. На столе стопки бумаг, справочников, дисков. К кульману поверх очередного эскиза прилеплены цветные листочки с неразборчивыми заметками, на чайном столике вчерашние чашки, упаковка от "быстрого" обеда и какие-то бумажки. Хеллер на ходу указал Але на стул для посетителей, а сам полез в сейф.
— Я хочу, чтобы ты занялся этим... новым... проектом... — Главный конструктор захлопнул дверцу сейфа и выложил перед Але тонкую папку, в каких обычно раздавали техзадания. — Демонтаж. Обе эти штуки не влезут в док, слишком большие. Посмотришь, распишешь технологическую цепочку. Утилизировать, использовать вторично все, что только можно. По металлу будешь консультироваться у Шерера, по прочей химии — у Эшвуд.
— Эшвуд в больнице, — сказал Але.
— А что с ней?
— Рак.
Хеллер бесцельно переложил с одного места на другое карандаш, ластик, пачку голубых стикеров.
— Некстати, — сказал он бесцветным голосом. — И какой прогноз?
— Два года максимум. Инвалидность, конечно, — ответил Але, делая вид, что он не понимает подоплеки вопроса.
Хеллер не мог не понимать, что это означает. Циркуляр о переводе нетрудоспособных заключенных на минимальное жизнеобеспечение управление исполнения наказаний рассылало каждый год.
— Ладно, я постараюсь придумать что-нибудь.
Это была пустая отговорка. И оба это знали. Что тут придумаешь?
Хлелер еще раз перетасовал всякую настольную мелочь и сказал:
— У тебя командировка. Полетишь посмотришь эти штуки, руками пощупаешь. Спецификации возьмешь. С тобой полетит Ауэр, сверите с ним спецификации с реальностью. Понятно?
— Да, герр Хеллер.
— Иди.
"Нет выхода", — эти слова на левой половине дверей ассоциировались у Але с "Оставь надежду всяк сюда входящий". Можно было выйти из здания корпорации, можно было даже дойти до границы поселка, предъявить аусвайс и прогуляться или проехаться на скутере до леса или вокруг заводских корпусов дальше, к шахтам и цепи холмов в предгорьях неприступных, покрытых вечным ледником гор. Можно было даже получить предписание и поехать на космодром, вознестись в шаттле на орбиту планеты, посетить пояс астероидов и горе-планетоид Айсрифт с его непостоянной орбитой, но везде у двери стоял чекер и требовал вставить в него аусвайс.
Иногда люди доматывали свой срок, получали в аусвайс красный штамп и улетали за пределы Альтаира-7. Там была могущественная галактическая империя, населенные планеты, многомиллионные промышленные центры, где можно было... Да нет, нельзя. Нельзя в Рейхе выйти за пределы, поставленные человеку свыше. Везде одно и то же, тюрьма народов, безысходность. Империи больше не нужны новые планеты, империя замкнулась в своих границах.
Каждый раз, когда Але до смерти надоедали серые пространства Нибельхайма и он начинал думать о побеге, воображая себе солнце в голубом или зеленоватом небе, высокую траву и деревья в цвету — как в кино, привычка доводить рассуждение до конца рисовала ему угрюмую картину замкнутой полости. В конце зияло слово "безысходность". Безвыходность. Единственный побег, который оставался, — в область абстракций, чертежей, проектов космических кораблей. Там можно было быть свободным.
А пока — командировка на орбиту, а значит — две недели другой жизни.
Корабль поражал своими размерами. Пересечь его — все три с половиной километра — пешком было невозможно. Для передвижения тут были межпалубные скоростные лифты и движущиеся дорожки. Удивляла непривычная ориентация палуб — не вдоль корпуса, а поперек, словно их, как блинчики детской пирамидки, нанизали на центральный ствол. Впрочем, в ином случае были бы проблемы с прочностью корпуса и центровкой.
Система жизнеобеспечения работала нормально — воздух был свежий, даже пахло чем-то хвойным, а не обычным для старых кораблей затхлым тошнотным букетом озона, плесени и застарелого пота.
— Не понимаю, — сказал Але. — Это же не старый корабль!
— Все верно, — отозвался его спутник, человек пожилой, но сохранивший еще что-то вроде выправки. — "Фридрих Великий" был построен всего тридцать лет назад, вряд ли на его счету больше четырех рейсов. Да-да, друг мой, это "Цепеллин" стар и изношен, хотя они с "Фридрихом" близнецы. Построены по одному проекту. Принц Дитрих откопал его в архивах и возобновил. Это был первый его проект: тогда осваивали Сурт, разом завезли и технику, и купола для наземной колонии, и людей, и модули для орбитальной станции.
Бегущая дорожка кончалась на площадке перед бронированной дверью. Дверь не была закрыта, она вела в отсек контроля жизнеобеспечения, и там скучал на дежурстве техник в темно-синей униформе гражданского имперского флота. Он лишь покосился на двух человек в безликих серых комбезах с номерами на груди слева, и снова вернулся к своему пульту. Двое прошли через еще один тамбур и остановились перед массивной запертой дверью. Туда им не было хода — там была капитанская рубка. Герхард фон Ауэр оглянулся — не видит ли кто — и торопливо набрал на панели код из десяти знаков. Щелкнул замок. Ауэр потянул дверь на себя. Она открылась.
— Прошу, — сказал он, хитро улыбаясь.
Але шагнул через высокий комингс и замер.
Передняя полусфера рубки была сплошным экраном. И он работал. Приглушенное фильтрами, яростно пылало солнце. Сияли туманные облака ближних звездных скоплений.
Але смотрел как зачарованный, пока его не вывел из этого состояния голос Ауэра:
— Ну, пульты, конечно, опечатаны, ключа я тоже не вижу. Пойдемте, пока нас не хватились.
Они вышли, дверь в рубку закрылась.
В лифте Але спросил:
— Откуда вы знаете код?
Ауэр снова хитро улыбнулся.
— Откуда я знаю код? Друг мой, я летал на этом корабле. Я картографировал Сурт. Первая моя экспедиция после университета, да. Там-то меня и приметил его высочество.
— Принц Дитрих? — тупо переспросил Але, боясь поверить.
— Ну, разумеется! Я участвовал во всех его экспедициях. Во всех, — подчеркнул Ауэр.
Лифт остановился на машинной палубе.
Здесь никого не было. Зачем? Оба двигательных реактора опечатаны, а малый автоматизирован и управляется с пультов управления системой жизнеобеспечения. Але не понимал, зачем Ауэр привел его сюда. На что смотреть тут, в машинном отделении? На коридор и двери?
Они завернули за угол, и перед ними снова распахнулась бездна с пылающим солнцем, пятнами звездных скоплений и серпиком малой луны.
— Обзорный экран, — с гордостью сказал Ауэр. — На "Цепеллине" его нет.
— Вы начали говорить об экспедициях, — напомнил Але.
— Да. Так вот, юноша, последние две экспедиции его высочества были в рукав Стрельца. Конечно, не на этом гиганте. Вы даже не представляете, что мы нашли, — Ауэр понизил голос почти до шепота. — Планеты. Корабль поколений — мертвый. Пустой, как скорлупа ореха. Уцелевшие колонии — с тех самых пор, почти тысячу лет назад! Мы поймали их радиопередачи.
— Почему этого никто не знает?
— Засекретили. Зачем народу знать, что где-то есть люди, не подвластные Рейху? Наша ойкумена ограничена границами Рейха, зачем нам больше? — он рубанул рукой воздух. — И вот я здесь, а мой принц...
Але помолчал, глядя в экран, потом спросил:
— У вас есть доступ к управлению этим кораблем?
— Есть, — подтвердил Герхард. Он явно к чему-то подводил Але, как это бывало на уроках планетографии.
— И вы знаете, куда можно проложить курс, чтобы уйти из империи?
Старик кивнул. "Да какой он старик? — подумал Але. — Ему же нет и пятидесяти. Но он сидит уже больше десяти лет..."
Але показалось, что солнце выпустило протуберанец, да такой, что отказали фильтры. Нет, это было похоже на ослепительный свет в конце темного тоннеля, и табличка на двери "Выхода нет" сменилась на "Быть может".
Принц Дитрих фон Гольденбаум, Дитрих Открыватель. Одновременно фигура умолчания и один из героического пантеона Рейха. Возможно, вы даже читали "Приключения принца Дитриха" замечательного детского писателя Карла Ледерманна. Однако Ледерманн адаптировал историю к детскому восприятию и официальной версии — что, впрочем, не умаляет достоинств этой классики детской приключенческой литературы.
Чтобы понять, какое отношение принц Дитрих имеет к Але Хайнессену, придется немного углубиться в историю Рейха.
Мы не знаем точной даты рождения Але Хайнессена. Предположительно это от 135 до 139 года по Рейхскалендарю, соответственно 445-449 годы по галактическому летосчислению. В 144 году умер кайзер Юлиус I, которого правящая верхушка посадила на трон в отсутствие прямых наследников предыдущего кайзера. Юлиус был уже в годах, и все надеялись, что он скоро освободит престол для энергичного и толкового кронпринца Франца-Отто. Политическая ситуация в Рейхе к тому времени была уже достаточно стабильной, новое общество в целом сформировано, "некондиционное" население вытеснено на Фронтир и в социальные низы отдаленных планет, вертикаль власти укреплена, армия реформирована под функции охраны политического единства империи и подавление сепаратизма — ведь внешнего врага давно не было.
Кайзер Юлиус не занимался делами правления, традиционно проводя время в своем гареме. Подлинным правителем Рейха был его сын, кронпринц Франц-Отто, так и не севший на трон. Он твердой рукой проводил умеренную и разумную политику, которая устраивала всех. Именно по инициативе Франца-Отто была создана система обязательного начального образования, которая существует с небольшими изменениями и по сей день. Государство щедро финансировало фундаментальную и прикладную науку — и это был, пожалуй, последний период расцвета фундаментальной науки в Рейхе.
И вот на этом фоне действует один из кузенов Франца-Отто, Дитрих фон Голденбаум. Он родился в 101 году РК, и к концу правления Юлиуса ему было 44 года. Он с отличием окончил столичный университет по специальности "планетография и астрономия", затем служил в министерстве транспорта, где создал базы данных по всем известным коридорам и зонам уверенной навигации. Впоследствии он возглавил Кайзеровский Исследовательский Центр, целью которого было исследование и освоение планет. Одним из знаменитых и широкомасштабных проектов Центра было картографирование и колонизация Сурта, перспективной для освоения планеты земного типа, богатой редкими металлами, но вулканически активной. Горнодобывающие комплексы Сурта и орбитальная станция существуют до сих пор.
Но главным увлечением Дитриха были экспедиции за пределы известной ойкумены. Он собирал сохранившиеся сведения о колонизации первой волны, об ушедших в неизвестность "кораблях поколений" и мечтал найти потомков первопроходцев. Как стало известно позже, Дитрих был первым, кто прошел по Изерлонскому коридору из одного рукава нашей Галактики в другой. Занятый любимым делом, собравший вокруг себя ученых, конструкторов, блестящих специалистов по организации производства, Дитрих, казалось, мог уверенно смотреть в будущее. Но после смерти сначала Франца-Отто, который так и не дождался короны, а тем смерти Юлиуса и последовавшего за ней небольшого дворцового переворота в пользу пасынка и двоюродного племянник кронпринца (вторым браком Франц-Отто женился на своей кузине и усыновил ее сына от первого брака) политика радикально переменилась.
На трон взошел Сигизмунд I, шестнадцатилетнее правление которого было отмечено массовыми репрессиями, бессудными расправами, конфискациями и террором.
Сигизмунд резко сократил финансирование науки, образования и культуры. Были заморожены все долгосрочные проекты, в которых государство имело хотя бы небольшую долю. Чтобы покрыть расходы двора, Сигизмунд ввел откупы — эту средневековую практику, когда правитель берет взаймы у крупного феодала или финансового магната, а в компенсацию долга предоставляет им право собирать налоги с какой-то территории. Вдобавок была введена система замены уголовных приговоров крупными штрафами. И, наконец, в тех случаях, когда деньги были нужны кайзеру Сигизмунду немедленно, он прибегал к конфискациям. Обладатели крупных капиталов лишались не только состояния, но и жизни, а заодно казнили и членов их семей.
Можете себе представить, что сделалось с мотивацией и моральным уровнем чиновничества и полиции? А уровень коррупции?
Момент смены кайзера принц Дитрих пропустил — был в экспедиции. Последняя экспедиция Дитриха долго была засекречена, почти все данные о ней, в том числе и научные результаты, были уничтожены. Но если бы не она, не было бы Исхода, не было бы половины обитаемой ойкумены.
Вернувшись, Дитрих застал в буквальном смысле слова пепелище. Его исследовательский центр был закрыт, сотрудники уволены, многие арестованы по феерическим обвинениям. Он протестовал, пытался добиться амнистии, финансировать проекты из своих средств... В 149 году его яхта, построенный по индивидуальному проекту раумскифф, взорвалась при выходе из навигационного коридора близ Рутении, где находились владения его тестя, графа фон Люнебурга. В катастрофе погиб сам принц Дитрих, его жена, младший сын и обе дочери.
Вскоре после этого начались аресты среди его сотрудников, как простолюдинов, так и дворян. Одних расстреляли, других посадили, третьих сослали с поражением в правах. Ходили слухи, что они готовили побег за пределы Рейха силами экспедиционного флота.
Под эту волну попал и Герхард фон Ауэр, возглавлявший в экспедициях Дитриха планетографическую разведку. По абсурдному обвинению в продаже преступным элементам с Фронтира, то есть пиратам, навигационных карт он получил десять лет каторги и пожизненную ссылку. Учитывая то, что его коллегу, возглавлявшего биологическую службу экспедиции, расстреляли по обвинению в изготовлении бактериологического оружия из чуждого биоматериала, фон Ауэр еще легко отделался. Ему повезло попасть на Нибельхайм, где рачительный заместитель директора по кадрам приставил его к планетографии и обучению специалистов, что после года на горнообрабатывающем конвейере оказалось спасением. Там Ауэр и отсидел свои десять лет и остался далее уже на положении ссыльнопоселенца. Але Хайнессен был в числе специалистов, проходивших у него обучение.
Почему Герхард фон Ауэр, человек осторожный и многое переживший, который много лет хранил тайны своего руководителя и сюзерена, тайны, за которые многие поплатились жизнью не только своей, но и своих близких, открылся Хайнессену, — неизвестно.
Возможно, он увидел в этом юноше родственную душу, только не смирившуюся с положением. Возможно, он не хотел, чтобы хороший корабль пустили в утиль. И вложил в руки своего ученика ключ к двери наружу.
Часть вторая. Волк, коза и капуста
Как всегда в этих широтах, настоящая весна наступила резко и внезапно. Обычно нибельхаймскую зиму с ее тяжелыми снегопадами, ледяными ветрами и жестокими морозами отделяют от таяния снегов два-три приступа ложной весны: оттепели, проглядывающее сквозь пелену облаков солнце, обманчивая эфирная свежесть в воздухе, ручейки в снегу. Ложная весна длится несколько дней и оставляет после себя грязный ноздреватый снег, покрытый твердым глянцевым настом, гололед и гигантские сосульки на всех выступах зданий. И только потом наступает настоящая весна, когда метровый слой снега стаивает, оставляя полосы грязного слежавшегося зернистого льда, проклевывается здешняя синеватая травка, светлеют облака и чуть ли не через день проглядывает солнце.
Пока Але летал знакомиться с "Цепеллином" и "Фридрихом Великим", как раз пришла весна.
Здесь я передаю слово Нгуэну Киму Хоа. Его воспоминания — одно из немногих свидетельств, по которым мы можем составить портрет живого, не каменного Але Хайнессена.
Мы с Але были друзьями с раннего детства. Жили в одном доме. Это такие поселковые домики на четыре квартиры. Только сейчас Але, как одинокому, была положена однокомнатная без кухни, их почему-то называют студиями — довольно большая комната с выгородкой для мойки и плиты, санузел отдельно. Мы и в школе вместе учились, только его в старших классах выдвинули в инженерный спецкласс, а я после шестого пошел работать. Рылом не вышел, неарийское оно у меня, и имя тоже. Семейное предание утверждает, что мы вьеты, но от этих вьетов сохранилась разве что внешность да имя. Я — Нгуэн Ким Хоа, и Нгуэн вовсе не имя, а фамилия. Начальству наплевать на эти тонкости, а свои называют меня Ким, и раньше было много забавных случаев, потому что у нас был еще парень по имени Ким Чонхон, и вот у него-то Ким как раз фамилия, а Чонхон — имя. Год назад его перевели в Восточный, он там на металлургическом работает и вроде как вписался в хороший ферейн.
Ферейн — это что-то вроде товарищества среди ссыльных или там зэков. Считается, что это вроде клуба по интересам или землячества. В хорошем ферейне все поддерживают друг друга, помогают — деньжат подбросить, если болен и сидишь на голом минимуме, за детьми присмотреть, подкинуть полезную инфу, прикрыть от начальства. Можно в несколько ферейнов входить — чем больше связей, тем легче жить, при условии, что ты сам в эти связи хорошо вкладываешься. Ты помог — тебе помогут, вот основной принцип ферейна. На ферейны режимники смотрят сквозь пальцы, им круговая порука даже выгодна. Раньше, говорят, они национальные группы разгоняли жестко, мол, вредный национализм, а сейчас так, только руками машут, что многие опять стали детей своим языкам учить. Многие боятся, конечно. И без того у нас предки подкачали — и рожей не вышли в белую господствующую расу, и арийскую фамилию не выслужили. А некоторым, как нам, и учить-то нечего. Забыли. Заставили забыть. Одни имена остались, как песня, — Нгуэн Ан Нинь, Нго Тхань Ван, Сомун Ке, Соль Чхон, Ли Сунсен, Бао Айминь, Вэнь Сунлинь...
Другое дело — капелла. Капелла — это тайная сеть. За капеллами охотятся особисты и режимники. За участие в капелле можно угодить в следственную часть, а там всякое бывает. Иные и не возвращаются. А те, которые возвращаются, редко выходят непокалеченными. Поэтому в большинстве ферейнов следят, чтобы никто в капеллы не входил, а то ведь все ухнут. Последний раз вскрыли капеллу, когда отчаянные мужики, разжалованные офицеры, устроили побег. Обнаружилось это уже когда поздно их было ловить, транспортник ушел в прыжок, а в пункте назначения беглецов не нашли. Они свинтили аварийный катер и на нем свалили, а уж долетели ли куда хотели — никто не знает. Это было одиннадцать лет назад. Зацепили тогда капеллу в транспортной службе, человек пять, так их долго допрашивали, пытали. А казнь я помню, смотреть всех согнали. Кого на площадь в Центральном, кого по трансляции. Чтобы боялись.
Но мы с Але, младшим Бао и Иветтой Синьоре плевать хотели на это все. Мы ничего такого не делали подозрительного с виду, подумаешь, одноклассники собираются, пиво пьют, когда лишний грош есть. Только Бао ухитрился взломать пару кодов в информсети. А потом протоптал дорожку к информационным базам и инфу оттуда сливал помаленьку. Кого куда перевести, где на складах сигнализация какая, что можно спереть по-тихому, чтобы не хватились, а списали в утиль. А когда Але стал работать аж у Генерального в конструкторском, мы стали проворачивать совсем другие комбинации.
Началось, как сейчас помню, с красок. Обычных красок, акварели и гуаши, которых было днем с фонарем не сыскать, а если и найдешь, то в магазине для сотрудников, куда нам ходу не было. А сестрица Хань хотела рисовать. И даже сама пыталась краски делать, но не получалось. И вот тогда Бао взял и вписал в полугодовой заказ корпорации вместо пачки красок — коробку. В пачке десять наборов, в коробке — сто пачек. По накладной-то эту пачку в магазин для сотрудников отправляли, их детям, значит. Снабженцы ведь как делали: они заказывали для сотрудников. Если присылали больше — сливали остаток в поселковый магазин. И когда им привалила целая коробка акварели, пачку они традиционно отправили по накладной, а остальное слили в поселок. А что вместо пачки коробка — так это ошибся кто-то. Бывает.
Хань хорошо рисует. И красками тоже.
Потом мы это дело освоили и стали потихоньку дозаказывать, что нужно. Лекарства там, теплоэлементы, книги, пособия учебные. Осторожно, чтобы никто не насторожился из-за суммы. Всегда разное, чтобы никто не обратил внимания на "систематическую ошибку". Але говорил, что такие ходы в систему нужно беречь, не светить и задействовать по полной только когда уже всё равно, обнаружат их или нет. Он имел в виду побег. И мы тоже имели в виду этот побег, хотя вроде бы знали, что он невозможен.
У Иветты сложилась своя сеть — она после школы попала в службу снабжения. У нее там завязались знакомства, еще один ферейн, "ты мне — я тебе", а между этими безобидными связями были настоящие, тайные — сетка из ячеек по три человека, которую было бы тяжело провалить, потому что каждый там делал свой кусочек, а общей картины составить не мог. Через эту сетку Иветта вытягивала заказанные нами вещички туда, где они были нужны.
А я вошел в капеллу фрау Эшвуд — вот как стал работать у нее в цеху, так почти сразу. "Горячий" цех — это не то заведение, где можно стукнуть на товарища, потому что, сами понимаете, там всегда есть место несчастному случаю. Так получилось, что я стал связным. Моя работа — а я наладчик оборудования — подразумевает почти свободное передвижение по всему заводу, так что оставить где надо условные знаки, перекинуть дачку или заложить нычку есть много возможностей. Кому это всё предназначено — я не знаю. И знать не хочу. Иногда через мои руки проходят вещи, которые заказывает Бао.
Вообще-то черную бухгалтерию проворачивают не только капеллы. Этим все занимаются. Учетчики приписывают сдельные нормы, чтобы получить премию. Начальники цехов покрывают полезных специалистов с нарушениями режима. Охрана делает вид, что не замечает на рабочих местах запрещенные чайники, неизвестно откуда берущуюся еду, таблетки и прочее. А чтобы они и дальше не замечали, им греют карманы — то вещичками, а то и деньгами.
Я уверен, что в "Нибельхайме" все живут по принципу "сам живи и другим давай", а порядок соблюдают для виду, чтобы не вломили всякие там ревизоры. Такая получается всеобщая круговая порука, ведь мы все — и бесправные зэки, и ссыльные, и охрана, и вольняшки — все заперты тут, нам некуда деться друг от друга. И все знают, что активного стукача рано или поздно найдет кирпич или весенняя сосулька, соскочившая с резьбы гайка или лопнувшая труба под давлением. Это Нибельхайм, законов здесь нет.
Самое поганое, что когда ты вытягиваешь своего, подменяя назначение на опасный участок или стирая его имя из списка проверки, ты подставляешь чужого. Иначе нельзя. Это бесит. Хотя у меня рука не дрожала, когда я делал подмены. А Але так не мог. Понимал, что нужно, делал — но ему каждый раз это было как заточка в бок. Замкнутая система, чтоб ей лопнуть. Если где чего прибыло, то в другом месте убыло, и хорошо, если столько же, а не больше. Из-за этого между ферейнами случается глухая вражда, грызня, подлянки и даже войны.
В тот вечер, когда Але вернулся из командировки, я сразу позвал его к нам в гости, на ужин, не дожидаясь, пока мама напомнит. Мама всех наших привечала, но Але — особенно. Гордилась им, как одним из нас. Кормила. А пригласить поесть — это как... не знаю, с чем сравнить. Когда еда ценность, это все инстинктивно чувствуют.
Не то чтобы мы голодали — отец тогда еще работал, мать была поварихой в детском саду, да и я с шестнадцати лет получал как взрослый, так что мы неплохо жили. Еды вроде было достаточно, но все равно постоянно хотелось есть. Однообразная была у нас еда, лишь бы калории — картошка, батат, бобы с консервированным мясом, соевый фарш, морковка. Иногда доставались в пайках овощные консервы — то горошек, то кукуруза, то тушеный в масле перец с помидорами. И витаминов не хватало, даже с Иветтиной помощью. Хань болела все время, мать боялась, как бы не начался у нее хронический бронхит, это ж была готовая инвалидность.
Але никогда не забывал привезти девицам чего-нибудь вкусненького — шоколад там, яблоко, зелень какую-нибудь, матери хорошего чая, отцу мази от радикулита. В общем, всякое такое, что можно было купить только в магазине для сотрудников, куда нас не пускали даже с деньгами. В этот раз он привез для Нинь куклу — настоящую, руки-ноги сгибаются, голова вертится, одежки снимать можно. Для Хань аж целый альбом с картинами, ну, и еще еды импортной в плоских баночках, рыбу какую-то соленую и огромную жестянку с персиками в сиропе. А сладкое — это же самый лучший подарок! Так что хороший вечер получился тогда. До сих пор помню мамины любимые тарелки с волнистой каемочкой, и вкус фасолевого супа, и как Нинь прыгает вокруг Але и спрашивает, возьмет ли он ее замуж, когда она закончит школу. А вышла-то она все равно за Бао-младшего.
Ну вот, и мы сидели, мама налила всем суп, зелени покрошила, новости обсудили, Але приветы передал от знакомых, кто наверху работает. Он о фрау Эшвуд спросил — я ответил, что к ней в больницу, конечно, никого не пускают, но Синди, которая сейчас санитаркой там работает, сказала, что даже при простой операции прогноз неплохой, вот только справятся с пневмонией. Потом сели в лото играть, обычный вечер, словом.
Так вот, мы болтали и играли в лото, но я видел, что у Але появилась какая-то идея. Не насчет работы, хотя он до этого тоже был больной на голову, а личное что-то. И мне прямо не терпелось узнать, что же такое там Але привез с орбиты — по-настоящему привез, в голове.
Говорить о таком дома было нельзя, конечно. Так что когда мама с девочками сели смотреть фильм по телевизору, мы оделись по полной и пошли прогуляться.
И он мне сказал:
— Что бы ты сделал, если бы у тебя был корабль?
— Удрал бы, — без запинки ответил я.
— Один?
— Але, мы это обсуждали уже сто раз. Команда нужна, навигатор, двигателист, припасы. Нереально.
— Ошибаешься, — тихо сказал он.
Я оторопел. Але был самым пробитым реалистом в нашей компании, и вдруг такое.
— Если мне удастся завтра убедить Хеллера, то у нас будет шанс. У нас у всех. — Он обвел рукой дома поселка и еще пол-горизонта.
Я остановился. Правый сапог промокал, я еще вчера хотел его подклеить, но забыл.
— Ты что задумал?
— Смотри, — сказал он. — Бежать вдвоем-втроем почти невозможно, так? Бежать группой — тоже. Угнать корабль — некуда. Но если бежать не в империю, а из империи... и не малой группой, а всем — понимаешь?
— Да мы уже обсуждали, куда из империи можно сбежать. Даже если тебе удастся загрузить лайнер под завязку, автономии у него — год. Ну, два. Дальше что? Будешь тыкаться вслепую, искать коридоры?
— Я решил проблему автономии, — сказал Але и аж засветился. — Мы угоним Айсрифт и верфи целиком.
Я прихуел — другого слова не подобрать. Мой друг сошел с ума, эй, люди!
— Ты дозу там словил, что ли? — спросил я.
— Нет, только идею.
И он изложил мне эту идею. Ну, в виде поэтапного плана это была не такая уж бредятина. Хорошая разветвленная капелла бы справилась, но даже капелла Эшвуд была маловата для такого дела. А слишком большая капелла — это большой риск провала.
— Кстати, об Эшвуд. Я тут узнал, сколько нужно, чтобы там сделали все как для вольной.
То есть вылечили, ага, а не просто кусок легкого вырезали.
Триста сорок тысяч марок. И обе луны с неба.
— Мы соберем, — сказал Але. — Напряги народ с химического, заводских прощупай. Свистнем все наши ферейны. Поселковый общак тряхнем. Но деньги надо собрать, а уж как их дать, я знаю.
Он говорил о средствах, которые все сообщества держали на крайний случай. О доходах с черного рынка, которые частично оседали у зэков и ссыльных.
— Никто не даст, — я помотал головой. — Посоветуют морфину купить, и всё.
Морфин мы приписывали в заказы, это был ходовой товар, им и в больничке подторговывали. А препараты для лечения рака — никогда. Их жестко контролировали, и уж там-то лишняя единичка не осталась бы незамеченной. Да и время — пока еще этот заказ пропутешествует в головную контору корпорации, пока загрузят транспорт, пока он долетит... Полгода. Для фрау Эшвуд будет поздно.
И тут я понял, чего на самом деле хочет Але. Не столько участия ее сети в его проекте, хотя без нас проект останется утопическим прожектом. Он хотел повязать всех общим делом. С видимым результатом. Тогда мобилизация на второе дело пойдет легче. Ну, и заодно посмотреть, с кем можно иметь дело, а с кем нельзя.
(Нгуэн Ким Хоа, "Воспоминания")
О друге и соратнике Хайнессена Нгуэне Ким Хоа известно больше, чем о самом Хайнессене. Ким Хоа родился на Нибельхайме. Он был ссыльным уже в четвертом или пятом поколении. Если Але Хайнессен еще мог надеяться выслужиться перед администрацией и получить право проживать в окраинных провинциях Рейха, то для Нгуэна любая дорога с Нибельхайма была закрыта. Унтерменши рассматривались исключительно как рабочая сила и расходный материал. На Нибельхайме было несколько таких общин — вьеты, корё, ханьцы, тюрки и индийцы. Для большинства членов этих общин родным был рейхсшпрахе, и от всех их национальных особенностей оставались лишь имена, кое-какие бытовые обычаи и праздничная еда. Люди второго, а то и третьего сорта, они не имели права даже на законченное среднее образование, не говоря уже о выборе профессии. Администрация лагерей и служба безопасности корпорации поддерживала презрительное отношение к ним среди заключенных и ссыльных, принадлежавших к "арийской расе".
Нам известно, что отец Ким Хоа умер примерно за год до Исхода. У него было две младшие сестры, Нгуэн Тхи Хань и Нгуэн Тхи Нинь. Еще двое детей умерли в раннем детстве.
словно каменный свод
небо в стране туманов
тяжесть его несет
атлант в пелене буранов
незыблема эта твердь
незыблем ее порядок
под облаками смерть
кладет людей ряд за рядом
в землю в песок под снег
под каменным небосводом
старцев слепцов калек
к черным уносит водам
не пей из черной реки!
выронишь память в воду
забудешь далекий свет
заветное слово — сво...
(Нгуэн Ким Хоа, из "Туманной тетради")
Часть третья. Ковчег из дерева гофер
Хеллер уже пробежал глазами предварительный отчет, но как приличный инженер, всегда спрашивал о том, что к бумажке не подшить.
— Ты написал, что у тебя есть идея на уровне безумной. Излагай.
Хеллер любил безумные идеи. Большинство не выдерживало технической проработки, но некоторые превращались в неплохие технологии или корабли.
— Демонтаж удобнее начать с "Цепеллина". Он старше, с ним будет проще. И за его счет предлагаю решить проблему Айсрифта.
— Как?
— Поставить на Айсрифт двигатели с "Цепеллина". Тогда мы смоем корректировать его движение и подгонять в нужное место, а не гонять грузовые челноки за водой.
Але выложил на стол эскиз, сделанный карандашом от руки.
На рисунке был Айсрифт в двух разрезах по длинной оси. Продолговатый почти симметричный силуэт, внутри две симметричные цепочки — реактор, камеры для рабочего тела, конверторы, длинные трубы сопел.
— А центровать как? — Хелеру уже нравилась эта идея.
— Там внутри уже есть полость от добычи льда. Вырубим еще больше, набьем балласта. На балласт пустим неутилизированные части кораблей, а то уже места нет в точках свалки, девать все это некуда. А осевую асимметрию компенсируем внешним корпусом "Цепеллина". Выйдет дешевле, чем пилить и плавить, там же композитная броня. Заодно уменьшим испарение с поверхности. А общее альбедо останется примерно тем же, то есть разогрева не будет.
На следующем рисунке было что-то вроде продолговатого паука-многоножки — округлое продолговатое кристаллическое тело, трубчатые конечности грузовых рукавов.
— А отсеки использовать как технологические помещения?
— Ну, можно, наверное, они же секционные.
Ай да Хайнессен! Изящное решение. Сразу решатся две проблемы. Даже три, сразу и свалку разгребем.
— Надо проработать обоснование, — сказал Хеллер, любуясь эскизами. — Выбери себе группу, завтра подашь список, я подпишу приказ. Ну, что еще?
— Фрау Эшвуд, господин Хеллер.
— Что с ней?
— Ну, ее можно вылечить. Если кто-нибудь оплатит лечение. Она же зэ/ка.
— Ты в своем уме, Хайнессен?
— Мы не справимся без нее.
Генеральный спрятал лицо в ладони. Да, без такого толкового химика, способного организовать производство с пустого места, проект можно не начинать. Начальник химзавода, хоть и доктор наук с регалиями за какое-то изобретение, сделанное лет двадцать назад, безынициативный трус. Он будет делать от сих до сих, не думая ни о рабочих, ни о безопасности процесса, ни о результате.
— В бюджете компании нет статьи, по которой можно списать такую сумму.
— Подписка, герр Хеллер. Ну, как в прошлом году собирали на юбилей господина директора.
Хеллер поморщился и пристально посмотрел на вытянувшегося перед ним молодого человека. Незаметненько-незаметненько, а тихий упрямый подросток вымахал в высокого молодого мужчину, и смотреть на него снизу, когда он тут стоит, стало неудобно.
— Сядь, не маячь, — махнул рукой Хеллер. — Думаешь по грошу набрать?
— Все, кто на химии работает, дадут, сколько смогут. И родственники. И вольнонаемные. Вы, главное, объявите подписку.
— Ладно, — сказал Хеллер. — Собирайте деньги.
На юбилей господина директора средства собирали так: у заключенных вычли половину месячной зарплаты, и без того невеликой, ссыльным посулили перевод на "грязные" работы или в категорию снабжения пониже. А вольнонаемным намекнули, что участие в подписке есть признак лояльности корпорации и лично кайзеру. При чем тут кайзер, никто не понял, но деньги перевели все. Хеллер тоже перевел. А какой-то диссидентке на лечение сами собирают. Хеллер усмехнулся. Конечно, он объявит эту подписку под тем предлогом, что не хочет терять специалиста. Еще и официоза припишет. И пусть дирекция умоется.
Выйдя из кабинета генерального конструктора, Але не сразу пошел к себе в клетушку конструкторского бюро. Он вышел на галерею и постоял там, прижавшись лбом к стеклу. Ручей возле школы превратился в полноводный поток и нес между бетонных стенок всякий вытаявший из-под снега сор. В окнах школы горел свет, двигались смутные тени. Серый тусклый день казался таким же мрачным, что и месяц назад, когда Але стоял здесь со стаканчиком почти настоящего кофе и смотрел на играющих детей. Вот только настроение у Але было куда лучше.
В наше время теория решения изобретательских задач входит в обязательный учебный план всех технических специальностей. Был ли знаком с этой теорий Але Хайнессен — неизвестно. Но стоявшие перед ним задачи он решал иной раз очень нетривиальным образом.
Раз нельзя бежать в одиночку или малой группой — значит, надо бежать всем. Раз нельзя бежать в пределы Рейха — значит, нужно бежать за пределы. Раз для кораблей в дальней экспедиции нужна вода, минералы, ремонтная база — значит, сделаем самоходную базу.
В осуществление плана неизбежно должны быть вовлечены тысячи, десятки тысяч людей. Организация таких масштабов невозможна, ее заметят. Кто-нибудь да проболтается. Отлично, возьмем уже существующие организации, распределим задачу по ним. Ферейнам, полулегальным землячествам и товариществам — одно, капеллам — тайным сетям, другое. Суперпозиция сетей не равна их сумме.
Распылить задачу на мелкие задания. Чем выше в иерархии сети стоит человек, тем больше он может понять. Но только тому, к кому сходятся все нити, известно, что именно делается в каждом конкретном случае. Задачи на распределенную работу такого масштаба, пожалуй, больше нигде и никогда не решали.
И снова нам придется обратиться к истории Рейха, точнее — династии Гольденбаумов.
В тот год кайзер Сигизмунд отрекся от престола в пользу своего сына, Оттфрида II. Это был очередной дворцовый переворот, разве что почтительный сын не убил свергнутого отца, а посадил под надежный домашний арест. Резкий поворот в политике — а Оттфрид вернулся к курсу кронпринца Франца-Отто — был не слишком заметен с Нибельхайма, потому что ознаменовался волной репрессий. Новый кайзер одним махом казнил по обвинению в государственной измене троих самых любимых министров отца, как водится, вместе с семьями. Более дальние родственники в мгновение ока оказались кто на Фронтире в ссылке, кто на каторге. Опутавшую управленческий аппарат империи сеть взяток и кумовства Оттфрид разрубил, как гордиев узел — мечом. В лагеря потекло новое пополнение: чиновники из трех министерств, офицеры флота (один из казненных как раз был военным министром), коммерсанты... впрочем, коммерция и при Сигизмунде была делом рисковым.
Сигизмунд еще в начале своего правления открыл этот источник пополнения казны. Первыми жертвами стали три сотни предпринимателей из самых богатых. Их обвинили в государственной измене — о да, это было самое ходовое обвинение в те годы! — казнили вместе с семьями, а выморочные капиталы пошли на обеспечение прихотей кайзера.
Гарем из пяти сотен наложниц, выстланные драгоценными камнями пруды в садах Нового Сан-Суси, золотые статуи с этих наложниц для будущей роскошной гробницы и другие развлечения требовали все больше денег. С торговлей становилось все хуже, промышленность задыхалась от падения потребления, а всякий, кто отваживался заводить свое дело, ходил по лезвию меча между лагерем и смертным приговором.
Оттфрид сажал и казнил за другое, но обвинения были все те же.
В 162 году в рабочие лагеря Нибельхайма прибыло непривычное пополнение — люди со строевой выправкой и фамилиями на "фон", а на поселение стали прибывать их семьи.
Часть этих людей сломалась уже во время следствия. Часть — уже здесь, под серым небом Нибельхайма. Но были и те, кто не сломался.
Что такое десять тысяч заключенных для почти полумиллионной армии государственных рабов корпорации "Нибельхайм"? Ерунда, ложка соли в озеро талой воды. Но это были десять тысяч человек, имевших военную выучку, многие — с опытом боевых действий на Фронтире, худо-бедно усвоившие традиции боевого братства и кастовой солидарности. Лишь небольшая их часть сумела выжить и не сломаться. Созданная бывшими офицерами тайная организация, впоследствии известная как "Серебряная капелла", впервые проявила себя внезапно, но очень уместно.
Если я скажу, что "Серебряная капелла" спасла проект Исхода в критический момент, это не будет преувеличением.
Исход, конечно, никто так не называл, хотя Ауэр иногда цитировал под настроение: "Сделай себе ковчег из дерева гофер; отделения сделай в ковчеге и осмоли его смолою внутри и снаружи. И сделай его так: длина ковчега триста локтей; ширина его пятьдесят локтей, а высота его тридцать локтей. И сделай отверстие в ковчеге, и в локоть сведи его вверху, и дверь в ковчег сделай с боку его; устрой в нём нижнее, второе и третье жильё".
Похоже, что именно с его легкой руки разнеслось по очень своеобразному обществу нибельхаймских каторжан, ссыльных и вольных то, что заместитель директора по режиму господин Кениг называл "религиозными настроениями".
По идее, сказочки о Моисее в тростниках или о царе Давиде полагалось пресекать. Есть установленный свыше, самим Великим Рудольфом одобренный официальный культ Одина. Все истинные арийцы должны клясться в верности этим "Отеческим богам", в число которых включен и Рудольф, а всякие неарийские культы следует искоренять. Но на Нибельхайме снисходительно смотрели на родовые алтари со свечечками и именными табличками, тем более что какой Один этим "желтым" отеческий бог? Чтили бы императора да сидели тихо. Кенига это не устраивало, но ему никто не позволил бы поднять хай и перетряхнуть сто тысяч человек на предмет истинной веры. Так что он пока регистрировал сигналы и ждал, когда их наберется побольше. Когда сложится картинка, тогда станет понятно, нужно ли гоняться за этим поветрием. Но к герру Кенигу и его делам мы еще вернемся.
А пока следует сказать несколько слов о человеке, который сыграл в создании ковчега — правда, не из дерева гофер, а из обычного космического льда — вторую роль.
Мы знаем, что Лаура Эшвуд была родом с Парцифаля, что она была инженером-химиком и была осуждена за выступления против ужасающих условий труда на заводе химволокон, на котором работала заместителем начальника волоконного цеха. О ее семье ничего не известно. В лагере Эшвуд довольно быстро назначили технологом на аналогичное производство, и через два года она стала уже ведущим специалистом. Разумеется, условия труда на Нибельхайме были еще хуже, чем на Парцифале, и в тридцать шесть лет, на девятом году срока, у нее обнаружили рак. Это был смертный приговор. Но Лаура после этого прожила еще почти пятнадцать лет благодаря совместным усилиям людей, которые пошли за Але Хайнессеном — и за ней.
Что же особенного было в этой женщине? Ясный ум, сила воли — все это было необходимо, чтобы сделать к тридцати годам сделала неплохую производственную карьеру в Рейхе, насквозь патриархальном и рассматривающем женщину исключительно как "хранительницу домашнего очага", жену и мать. Ее организаторские способности? Ведь к этому времени она создала тайную сеть, "капеллу", среди так называемых "придурков" — инженерно-технических работников из числа заключенных и ссыльнопоселенцев. Вероятно, в наше время Эшвуд была бы прекрасным профсоюзным лидером. Но в Рейхе не было самого понятия "профсоюз", а слово Gewerkschaft употреблялось в учебниках истории с неизменно отрицательной коннотацией.
Что делать химику на корабельной верфи? О, там же везде химия. Фильтры для водооборота, грунт для гидропоники, легирующие присадки, полимеры, смолопласты для композитных оболочек, термоэлементы... Все это надо производить, желательно на месте. Это же расходники, их не навозишься из метрополии. Эшвуд справилась с организацией производства — и наконец-то подошел к концу дефицит спецодежды и фильтров. Сказать, что шахтеры с астероидов и орбитальные монтажники ее за это боготворили, — это ничего не сказать.
А при демонтаже старых кораблей всю эту химию надо обратно извлечь, а металл с присадками переработать так, чтобы качество не пострадало.
Генеральный директор задумывался о производстве скафандров для армии — мол, раз для себя делаем, то и армии сгодится.
Когда Эшвуд заболела, в дирекции забеспокоились — а кто нам будет поднимать производство? А кто будет разрабатывать технологические цепочки? Директор химического производства герр Экке не любил сильно напрягаться, его устраивал фактический заместитель из заключенных, тащить другого специалиста из метрополии он опасался — тот мог ведь претендовать на его место, а герру Экке оставалось до выхода на пенсию всего-то три года. Так что он даже всплакнул, услышав о подписке: надо же, простые труженики в едином порыве следуют призыву господина генерального конструктора и спасают жизнь ценному специалисту. И даже сам пожертвовал почти тысячу марок...
Хеллер добился, чтобы Але назначили исполнительным директором проекта. Сам он не мог часто летать на орбиту и в пояс астероидов — сосуды были не в порядке, сердце все чаще прихватывали приступы аритмии. Кениг посопротивлялся, но не особенно. Он не ждал подвоха от привычного контингента, тем более уже родившегося здесь, ему только что свалился другой контингент, более благодатный для работы. На обвиненных в соучастии в измене офицерах можно было сделать карьеру и вырваться, наконец, с Нибельхайма.
Вырваться отсюда мечтали не только зэки и ссыльные, но и высокопоставленные сотрудники корпорации. В игрушечном городке под куполом смотрели на небо с той же тоской, что и в плохо отапливаемых бараках.
Настало время рассказать о господине Кениге.
Поскольку господин Клаус-Адольф Кениг был гражданином Рейха, да еще и дворянином, да еще и служащим-ветераном с отличиями, о нем известно гораздо больше, чем о других героях. Известна точная дата рождения: 102 год Рейха. Известно место рождения: Фригг. Известны родители: Амалия и Ульрих Кениги. Известно, что Ульрих Кениг был дворянином не по рождению, что ему пожаловали дворянство за особые заслуги (он и в самом деле был выдающимся администратором), но только титул, без владений — и потому перед его фамилией нет приставки "фон". Эта практика была введена в правление Сигизмунда I и сошла на нет к конце второго века существования Рейха.
Известен послужной список Кенига до Нибельхайма: двадцать лет беспорочной службы.
В нашей истории герру Кенигу отводится роль злодея, но нужно признать, что злодеем в том смысле, в каком это слово подразумевает отсутствие моральных качеств, герр Кениг не был. Коллеги и подчиненные знали его как безупречно честного, справедливого и доброго человека, из воспоминаний родных складывается образ заботливого мужа и отца. Это важно — помнить, что люди, причастные к самому чудовищному злу, редко бывают при этом чудовищами. Господину Кенигу не постеснялся бы пожать руку любой из нас… если бы господин Кениг не побрезговал пожать нам руку. А он мог бы и побрезговать, если вам не повезло с арийской внешностью. Герр Кениг всем сердцем верил в расовую доктрину Рейха и всех людей неарийской расы совершенно искренне считал полуживотными. Впрочем, к заключенным арийской расы он относился еще хуже: с его точки зрения, они представляли собой случай непростительной моральной деградации, ведь неарийцы не виноваты в своем состоянии, они в силу самой своей природы обречены обслуживать расу господ и потому заслуживают снисходительного отношения и гуманного обращения. Но человек, избравший участь животного по доброй воле, не достоин ни снисхождения, ни сострадания.
Именно поэтому случай госпожи Эшвуд привлек его пристальное внимание. С его точки зрения, Хеллер проявил непростительную мягкотелость, объявив подписку для больной преступницы. Объяснения Хеллера по поводу того, как необходима эта женщина для осуществления проекта, он не счел удовлетворительными.
— Ваш проект очень важен для компании, а значит, для Рейха, — сказал он на брифинге, — но именно поэтому его ведущим химиком должен быть вольнонаемный специалист.
— Даже если мы сейчас объявим конкурс, специалист прибудет не раньше, чем через год. Если прибудет вообще. В этом богами забытом месте люди не особенно рвутся работать, знаете ли.
— Эшвуд протянет два года, так сказали врачи. А за два года мы кого-нибудь найдем. Возможно, она даже успеет подготовить его.
— А если не успеет? А если не найдем? А если она проживет меньше, чем сказали врачи? Вы понимаете, каких финансовых потерь будет стоить компании остановка уже начатых работ? И потом, лечение Эшвуд не будет стоить компании ни гроша. Это частная подписка, не так ли?
Кениг отступил. Как показалось Хеллеру — перед неоспоримыми доводами. Но на самом деле герр Кениг понял, что Хеллер не является ни автором проекта, ни идейным вдохновителем подписки в пользу госпожи Эшвуд. Его заинтересованность в выздоровлении заключенной-химика объяснялась именно тем, что вольнонаемный специалист сразу понял бы: на самом деле автор проекта — кто-то из узников.
Это не волновало Кенига само по себе. Он болел за интересы дела. В интересах дела было осуществление проекта “Айсрифт”. Хеллер — не первый и не последний управленец, кто присваивает результаты труда заключенных. Это было нормальной практикой как в корпорации Нибельхайм, так и во всем Рейхе. Кенига насторожило другое. Подписка была делом, способным сплотить заключенных. Это уже не безобидные ферейны и даже не капеллы, где рука руку моет и тем дело ограничивается. Это массовое слаженное движение. И даже если оно кончится пшиком (а без поддержки вольнонаемных оно не могло кончиться иначе) — это будет опыт массового движения, совершенно Кенигу не нужный.
Или нужный?
Конечно же, Кениг мечтал, как и все, вырваться из "ледяного ада". Тюремщики тоже находятся в тюрьме. Он не мог присвоить результаты труда заключенных, как Хеллер, но если бы ему удалось разоблачить заговор… Настоящий заговор, а не какой-нибудь там водяной бунт или капеллу нацменьшинства, пристраивающую своих на хлебные места…
Мы не знаем и никогда не узнаем, собирался ли Кениг слепить заговор из подписки для госпожи Эшвуд или просто почуял что-то в воздухе и начал копать, не удовлетворившись простыми объяснениями Хеллера. Мы знаем, что он вышел на след подпольной организации и начал разрабатывать пласт.
URL записиСписок названийНебо Нибельхайма
.
Название: Небо Нибельхайма
Автор: fandom L0GH 2013 и Анонимный Доброжелатель
Бета: fandom L0GH 2013
Размер: макси, 16 583 слов
Персонажи: Але Хайнессен, Нгуэн Ким Хоа, ОМП, ОЖП
Категория: джен
Жанр: драма, НФ
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Империя отвергла их, низведя до положения государственных рабов. Они обречены жить и умереть под серым небом Нибельхайма. Но они построили себе ковчег изо льда и бежали в неизвестность. Их путь длиной в десять тысяч световых лет длился полвека.
Иллюстрации: смотреть здесь
Примечание: стихотворение Starswordа "Половина пути" используется с разрешения автора.
Скачать целиком: в формате fb2, в формате txt, в формате doc
Для голосования: #. fandom L0GH 2013 - работа "Небо Нибельхайма"
Предисловие
Я задумал эту работу еще в 797 году. Мне казалось, что пора напомнить гражданам нашей республики, с чего начиналась страна, демократия и свобода. Потому что они забыли. История трехсотлетней давности превратилась в миф, миф — в сказку, а сказка ушла в учебники для младших классов средней школы и там и осталась. В том виде, в каком наши сограждане представляют себе эти события, они никогда не могли происходить.
И я задался целью — узнать как можно больше об Исходе. Не легенд, а фактов.
Однако история часто оказывается фантастичней любого мифа, и факты складываются в такую картину, какой не выдумает и самое развитое воображение.
Истина кажется неправдоподобной, особенно когда исторические события складываются в мифологический сюжет. Именно такова история Исхода.
Мне всегда нравилась ФОРМА. Потому, когда я начинал работу над своей книгой, конечным итогом мне представлялось повествование, которое будут хвалить не только за упомянутые в нем ценные факты, но и за изящный язык, которым изложена история.
Но, углубившись в сбор материала, я все чаще и чаще начал ловить себя на мысли о том, что в обрывочности и корявости иных воспоминаний есть своя ценность и прелесть. Что литературная обработка лишит их чего-то важного, подлинного, живого. Именно в таком неладном и нескладном виде они увлекали и манили. Порой я, будто подросток, увлеченно придумывал судьбы тем людям, от которых осталось несколько строк, или даже только имя.
Постепенно пришла мысль ограничиться минимальным редактированием, оставляя заметки как есть. И я уже корил себя за то, что самонадеянно не придал должного значения тому, чтобы сохранить некоторые первоначальные записи. С трудом отговорил сам себя от идеи переписать первые, тщательно обработанные главы – ведь это была моя точка зрения, а не душа человека, решившегося поведать мне свою историю.
В общем, мое убеждение в важности формы подтвердилось, хотя и совсем иным образом.
Так что, дорогой мой читатель, ты легко сможешь угадать, когда какие главы этой книги были записаны.
С уважением,
Твой Автор.
Хайнессен, 799 г.
Часть первая. "Выхода нет"
За окном начиналась весна. Снег таял, повсюду текло. Канава возле школы проглянула бетонными бортиками из-под осевшего лежалого снега, по ней тек ручей, и возле нее играли дети. Половина первого — занятия в младшей школе как раз кончились, а до транспорта в поселок еще почти час. Дети пускали кораблики — из обрезков фанеры, кусков пластика, из обтянутых полиэтиленом трубчатых конструкций. Один пацан стоял в стороне и, судя по позе, чуть не плакал. У него была пластиковая палочка с поперечиной для мачты, был листок плотного полиэтилена для паруса — и не из чего было сделать корпус. Вдруг он присел, взял что-то из-под ног и принялся вертеть в руках, сняв варежки. Але прищурился, пытаясь разглядеть, что же у него там. Наконец пацан развернулся, и стало видно, что он выглаживает ладонями продолговатый плоский кусок льда. Получился вытянутый зализанный корпус с острым носом и широкой кормой. Пацан покачал его на пальце, определяя линию центра тяжести, воткнул в это место мачту с парусом и бережно спустил ледяной корабль на воду.
— Ты что тут торчишь?
Але отвернулся от окна и взял у Джейми стаканчик. Жидкость в стаканчике даже пахла почти по-настоящему, Джейми не пожалел своего драгоценного растворимого кофе.
— Пришло решение комиссии, — сказал Джейми.
Але молчал.
— Шлейф с Айсрифта. Эта дрянь опять выскочила в зону торможения. Скифф вышел из астероидов прямо внутри шлейфа и потерял ориентацию.
Если бы у пилота-ссыльнопоселенца был доступ к полному ручному управлению... если бы он летел не этим опасным, но самым экономичным маршрутом... Если бы это был не Нибельхайм.
— Айсрифт то и дело высовывается в зону, давно надо было рассчитать флуктуации его орбиты и обозначить опасные зоны, — сказал Але.
— А кто этим будет заниматься? Ты?
— Я еще в прошлом году рассчитал.
— И что? Кениг засекретил расчеты?
— Угадал.
— Что? — Джейми машинально сжал полупустой стаканчик и выругался, когда толком не остывший кофе плеснул ему на руку. — Не может быть!
Але пил кофе и смотрел в сторону
— Шестой скифф за два года, — сказал Джейми. — Вольнонаемные отказываются там летать.
Кофе кончился. Але посмотрел в стаканчик с жидкими коричневыми потеками на стенках. В книгах пишут, что по остаткам от настоящего кофе гадают. Гуща образует на стенках чашки узор, в котором можно увидеть будущее. Извилистые струйки раздваивались, потом сливались снова. Никакой гущи, никакого будущего. Тебе двадцать четыре года, ты ссыльнопоселенец во втором поколении, ты будешь жить под конвоем и умрешь под серым небом Нибельхайма.
Джейми забрал у него из руки стакан.
— Точно ничего нельзя сделать? Ну, хоть маршруты поменять? Поговори с Хеллером, а? Ты же у него любимчик.
Але кивнул с отсутствующим видом.
Он еще постоял, глядя на детей в кое-как подогнанных утепленных комбезах, на кораблики в ручье... Когда-то и он на этом самом месте пускал кораблик, склепанный из пластикового листа. Додумался бы до ледяного корпуса? Вряд ли. Даже и сейчас не додумался. А того пацана надо взять на заметку. Посмотреть, как он решает изобретательские задачи, — и выдернуть в спецкласс.
Верфи Нибельхайма... Здесь, на орбите богатой рудами планеты, отливают оболочки для реакторов больших кораблей — транслайнеров, крейсеров, транспортников. Здесь собирают километровые и двухкилометровые корпуса, монтируют лучевые пушки и эмиттеры силовой защиты. Потом корабль уходит в средний пояс системы, на испытательный полигон. Потом — к заказчику. Здесь огромные полуавтоматические заводы на планете и на орбите, здесь уникальный транспортный космодром с огромной пропускной способностью. Всё это — государственная корпорация "Нибельхайм", 54% акций принадлежат лично кайзеру. 92% рабочих и 76% персонала — заключенные, ссыльнопоселенцы и расконвоированные.
Але Хайнессен был одним из них. За что его родителей сослали на Альтаир-7, когда они умерли — неизвестно. Уцелевшие архивы корпорации "Нибельхайм" засекречены, и доступа к ним нет даже у имперских историков. И конечно, я не могу удержаться и не начать повествование с судьбоносного момента, который упоминается во всех биографиях Хайнессена — с мальчика, который сделал ледяной кораблик. Мальчика звали Йон Фазекатце, и он был таким же сыном ссыльнопоселенцев, как и Хайнессен, и учился в той же школе для детей ссыльных и заключенных, которую окончил Хайнессен. А тогда сотруднику главного конструкторского бюро Але было двадцать четыре года, школьнику Йону — десять или одиннадцать.
Неизвестно, как пошли бы события, если бы Хайнессен не увидел, как Йон делает кораблик из того, что валяется под ногами и что никто не воспринимает как материал для строительства. Возможно, Хайнессен решил бы свою главную изобретательскую задачу точно так же — а может, иначе. Он был способным конструктором и очень хорошим инженером.
Совещание начиналось торжественно. Господин директор произнес официальную речь, составленную из типовых трескучих фраз, из которой было понятно только, что господин директор всей душой предан Рейху и кайзеру, а забота кайзера о подданных всех сортов и развитии кораблестроения не знает себе равных.
— Госзаказ, что ли, отхватил? — прошептал Джейми.
Але пожал плечами. Ему было неинтересно. Сегодня он был в центральной больнице, навещал Лауру Эшвуд. Диагноз оказался из тех, которые для подконвойных означают медленную мучительную смерть: рак. Пока операбельный — будь Эшвуд обычной подданной с медицинской страховкой, обошлось бы операцией и отдельно оплаченным курсом лечения. Без этого курса операция поможет ненадолго. Но никто не будет тратить дорогие лекарства на каторжницу только для того, чтобы она продолжила выплевывать собственные легкие в цеху. Выпишут из больницы на общих основаниях, обратно в цех, пока может работать, потом урежут содержание и переведут куда полегче, а там останется только вовремя зазеваться рядом с чем-нибудь опасным — или купить шприц с овердозой морфина.
От размышлений его отвлек Джейми.
— Госзаказ таки, — шепнул он.
— Военный?
— Нет. Ну, то есть да, но демонтаж.
Але вздохнул и стал слушать.
"Нибельхайм" получил, оказывается, огромный государственный заказ — демонтаж и утилизация двух суперлайнеров. Гигантские корабли, способные автономно пересечь обитаемую Галактику и перевезти всё необходимое для основания полноразмерной автономной колонии, отслужили свой век. Всему есть предел, устает металл корабельных каркасов и композитных броневых плит обшивки, теряет прочность пластик внутренних конструкций. Изнашивается система жизнеобеспечения, размножаются в ее коллекторах паразиты, в грузовых трюмах заводится неистребимая плесень. "Цеппелин" и "Фридрих Великий" отслужили свое, теперь предстояло разобрать их на части и переработать.
Наконец собрание закончилось. Сотрудники выходили из зала, болтая между собой вполголоса. Але тоже поднялся и только ждал, когда пройдут все вольные, чтобы с ними не толкаться лишний раз.
— Хайнессен, — позвал главный конструктор. — А ты пройди со мной.
Але вздохнул и пристроился на шаг позади. Райгерт Хеллер был, в сущности неплохой человек, искренне увлеченный своим делом. Но кроме дела он старался не вмешиваться ни во что. Але считался его любимцем и протеже — Хеллер забрал его в свое конструкторское бюро сразу после школы. Оформил ему заочное инженерное образование — курс университета за три года. Ценил. Выслушивал идеи. Давал интересные задания. Не давил. И даже прикрывал от режимного начальства.
В кабинете у Хеллера всегда был беспорядок. На столе стопки бумаг, справочников, дисков. К кульману поверх очередного эскиза прилеплены цветные листочки с неразборчивыми заметками, на чайном столике вчерашние чашки, упаковка от "быстрого" обеда и какие-то бумажки. Хеллер на ходу указал Але на стул для посетителей, а сам полез в сейф.
— Я хочу, чтобы ты занялся этим... новым... проектом... — Главный конструктор захлопнул дверцу сейфа и выложил перед Але тонкую папку, в каких обычно раздавали техзадания. — Демонтаж. Обе эти штуки не влезут в док, слишком большие. Посмотришь, распишешь технологическую цепочку. Утилизировать, использовать вторично все, что только можно. По металлу будешь консультироваться у Шерера, по прочей химии — у Эшвуд.
— Эшвуд в больнице, — сказал Але.
— А что с ней?
— Рак.
Хеллер бесцельно переложил с одного места на другое карандаш, ластик, пачку голубых стикеров.
— Некстати, — сказал он бесцветным голосом. — И какой прогноз?
— Два года максимум. Инвалидность, конечно, — ответил Але, делая вид, что он не понимает подоплеки вопроса.
Хеллер не мог не понимать, что это означает. Циркуляр о переводе нетрудоспособных заключенных на минимальное жизнеобеспечение управление исполнения наказаний рассылало каждый год.
— Ладно, я постараюсь придумать что-нибудь.
Это была пустая отговорка. И оба это знали. Что тут придумаешь?
Хлелер еще раз перетасовал всякую настольную мелочь и сказал:
— У тебя командировка. Полетишь посмотришь эти штуки, руками пощупаешь. Спецификации возьмешь. С тобой полетит Ауэр, сверите с ним спецификации с реальностью. Понятно?
— Да, герр Хеллер.
— Иди.
"Нет выхода", — эти слова на левой половине дверей ассоциировались у Але с "Оставь надежду всяк сюда входящий". Можно было выйти из здания корпорации, можно было даже дойти до границы поселка, предъявить аусвайс и прогуляться или проехаться на скутере до леса или вокруг заводских корпусов дальше, к шахтам и цепи холмов в предгорьях неприступных, покрытых вечным ледником гор. Можно было даже получить предписание и поехать на космодром, вознестись в шаттле на орбиту планеты, посетить пояс астероидов и горе-планетоид Айсрифт с его непостоянной орбитой, но везде у двери стоял чекер и требовал вставить в него аусвайс.
Иногда люди доматывали свой срок, получали в аусвайс красный штамп и улетали за пределы Альтаира-7. Там была могущественная галактическая империя, населенные планеты, многомиллионные промышленные центры, где можно было... Да нет, нельзя. Нельзя в Рейхе выйти за пределы, поставленные человеку свыше. Везде одно и то же, тюрьма народов, безысходность. Империи больше не нужны новые планеты, империя замкнулась в своих границах.
Каждый раз, когда Але до смерти надоедали серые пространства Нибельхайма и он начинал думать о побеге, воображая себе солнце в голубом или зеленоватом небе, высокую траву и деревья в цвету — как в кино, привычка доводить рассуждение до конца рисовала ему угрюмую картину замкнутой полости. В конце зияло слово "безысходность". Безвыходность. Единственный побег, который оставался, — в область абстракций, чертежей, проектов космических кораблей. Там можно было быть свободным.
А пока — командировка на орбиту, а значит — две недели другой жизни.
Корабль поражал своими размерами. Пересечь его — все три с половиной километра — пешком было невозможно. Для передвижения тут были межпалубные скоростные лифты и движущиеся дорожки. Удивляла непривычная ориентация палуб — не вдоль корпуса, а поперек, словно их, как блинчики детской пирамидки, нанизали на центральный ствол. Впрочем, в ином случае были бы проблемы с прочностью корпуса и центровкой.
Система жизнеобеспечения работала нормально — воздух был свежий, даже пахло чем-то хвойным, а не обычным для старых кораблей затхлым тошнотным букетом озона, плесени и застарелого пота.
— Не понимаю, — сказал Але. — Это же не старый корабль!
— Все верно, — отозвался его спутник, человек пожилой, но сохранивший еще что-то вроде выправки. — "Фридрих Великий" был построен всего тридцать лет назад, вряд ли на его счету больше четырех рейсов. Да-да, друг мой, это "Цепеллин" стар и изношен, хотя они с "Фридрихом" близнецы. Построены по одному проекту. Принц Дитрих откопал его в архивах и возобновил. Это был первый его проект: тогда осваивали Сурт, разом завезли и технику, и купола для наземной колонии, и людей, и модули для орбитальной станции.
Бегущая дорожка кончалась на площадке перед бронированной дверью. Дверь не была закрыта, она вела в отсек контроля жизнеобеспечения, и там скучал на дежурстве техник в темно-синей униформе гражданского имперского флота. Он лишь покосился на двух человек в безликих серых комбезах с номерами на груди слева, и снова вернулся к своему пульту. Двое прошли через еще один тамбур и остановились перед массивной запертой дверью. Туда им не было хода — там была капитанская рубка. Герхард фон Ауэр оглянулся — не видит ли кто — и торопливо набрал на панели код из десяти знаков. Щелкнул замок. Ауэр потянул дверь на себя. Она открылась.
— Прошу, — сказал он, хитро улыбаясь.
Але шагнул через высокий комингс и замер.
Передняя полусфера рубки была сплошным экраном. И он работал. Приглушенное фильтрами, яростно пылало солнце. Сияли туманные облака ближних звездных скоплений.
Але смотрел как зачарованный, пока его не вывел из этого состояния голос Ауэра:
— Ну, пульты, конечно, опечатаны, ключа я тоже не вижу. Пойдемте, пока нас не хватились.
Они вышли, дверь в рубку закрылась.
В лифте Але спросил:
— Откуда вы знаете код?
Ауэр снова хитро улыбнулся.
— Откуда я знаю код? Друг мой, я летал на этом корабле. Я картографировал Сурт. Первая моя экспедиция после университета, да. Там-то меня и приметил его высочество.
— Принц Дитрих? — тупо переспросил Але, боясь поверить.
— Ну, разумеется! Я участвовал во всех его экспедициях. Во всех, — подчеркнул Ауэр.
Лифт остановился на машинной палубе.
Здесь никого не было. Зачем? Оба двигательных реактора опечатаны, а малый автоматизирован и управляется с пультов управления системой жизнеобеспечения. Але не понимал, зачем Ауэр привел его сюда. На что смотреть тут, в машинном отделении? На коридор и двери?
Они завернули за угол, и перед ними снова распахнулась бездна с пылающим солнцем, пятнами звездных скоплений и серпиком малой луны.
— Обзорный экран, — с гордостью сказал Ауэр. — На "Цепеллине" его нет.
— Вы начали говорить об экспедициях, — напомнил Але.
— Да. Так вот, юноша, последние две экспедиции его высочества были в рукав Стрельца. Конечно, не на этом гиганте. Вы даже не представляете, что мы нашли, — Ауэр понизил голос почти до шепота. — Планеты. Корабль поколений — мертвый. Пустой, как скорлупа ореха. Уцелевшие колонии — с тех самых пор, почти тысячу лет назад! Мы поймали их радиопередачи.
— Почему этого никто не знает?
— Засекретили. Зачем народу знать, что где-то есть люди, не подвластные Рейху? Наша ойкумена ограничена границами Рейха, зачем нам больше? — он рубанул рукой воздух. — И вот я здесь, а мой принц...
Але помолчал, глядя в экран, потом спросил:
— У вас есть доступ к управлению этим кораблем?
— Есть, — подтвердил Герхард. Он явно к чему-то подводил Але, как это бывало на уроках планетографии.
— И вы знаете, куда можно проложить курс, чтобы уйти из империи?
Старик кивнул. "Да какой он старик? — подумал Але. — Ему же нет и пятидесяти. Но он сидит уже больше десяти лет..."
Але показалось, что солнце выпустило протуберанец, да такой, что отказали фильтры. Нет, это было похоже на ослепительный свет в конце темного тоннеля, и табличка на двери "Выхода нет" сменилась на "Быть может".
Принц Дитрих фон Гольденбаум, Дитрих Открыватель. Одновременно фигура умолчания и один из героического пантеона Рейха. Возможно, вы даже читали "Приключения принца Дитриха" замечательного детского писателя Карла Ледерманна. Однако Ледерманн адаптировал историю к детскому восприятию и официальной версии — что, впрочем, не умаляет достоинств этой классики детской приключенческой литературы.
Чтобы понять, какое отношение принц Дитрих имеет к Але Хайнессену, придется немного углубиться в историю Рейха.
Мы не знаем точной даты рождения Але Хайнессена. Предположительно это от 135 до 139 года по Рейхскалендарю, соответственно 445-449 годы по галактическому летосчислению. В 144 году умер кайзер Юлиус I, которого правящая верхушка посадила на трон в отсутствие прямых наследников предыдущего кайзера. Юлиус был уже в годах, и все надеялись, что он скоро освободит престол для энергичного и толкового кронпринца Франца-Отто. Политическая ситуация в Рейхе к тому времени была уже достаточно стабильной, новое общество в целом сформировано, "некондиционное" население вытеснено на Фронтир и в социальные низы отдаленных планет, вертикаль власти укреплена, армия реформирована под функции охраны политического единства империи и подавление сепаратизма — ведь внешнего врага давно не было.
Кайзер Юлиус не занимался делами правления, традиционно проводя время в своем гареме. Подлинным правителем Рейха был его сын, кронпринц Франц-Отто, так и не севший на трон. Он твердой рукой проводил умеренную и разумную политику, которая устраивала всех. Именно по инициативе Франца-Отто была создана система обязательного начального образования, которая существует с небольшими изменениями и по сей день. Государство щедро финансировало фундаментальную и прикладную науку — и это был, пожалуй, последний период расцвета фундаментальной науки в Рейхе.
И вот на этом фоне действует один из кузенов Франца-Отто, Дитрих фон Голденбаум. Он родился в 101 году РК, и к концу правления Юлиуса ему было 44 года. Он с отличием окончил столичный университет по специальности "планетография и астрономия", затем служил в министерстве транспорта, где создал базы данных по всем известным коридорам и зонам уверенной навигации. Впоследствии он возглавил Кайзеровский Исследовательский Центр, целью которого было исследование и освоение планет. Одним из знаменитых и широкомасштабных проектов Центра было картографирование и колонизация Сурта, перспективной для освоения планеты земного типа, богатой редкими металлами, но вулканически активной. Горнодобывающие комплексы Сурта и орбитальная станция существуют до сих пор.
Но главным увлечением Дитриха были экспедиции за пределы известной ойкумены. Он собирал сохранившиеся сведения о колонизации первой волны, об ушедших в неизвестность "кораблях поколений" и мечтал найти потомков первопроходцев. Как стало известно позже, Дитрих был первым, кто прошел по Изерлонскому коридору из одного рукава нашей Галактики в другой. Занятый любимым делом, собравший вокруг себя ученых, конструкторов, блестящих специалистов по организации производства, Дитрих, казалось, мог уверенно смотреть в будущее. Но после смерти сначала Франца-Отто, который так и не дождался короны, а тем смерти Юлиуса и последовавшего за ней небольшого дворцового переворота в пользу пасынка и двоюродного племянник кронпринца (вторым браком Франц-Отто женился на своей кузине и усыновил ее сына от первого брака) политика радикально переменилась.
На трон взошел Сигизмунд I, шестнадцатилетнее правление которого было отмечено массовыми репрессиями, бессудными расправами, конфискациями и террором.
Сигизмунд резко сократил финансирование науки, образования и культуры. Были заморожены все долгосрочные проекты, в которых государство имело хотя бы небольшую долю. Чтобы покрыть расходы двора, Сигизмунд ввел откупы — эту средневековую практику, когда правитель берет взаймы у крупного феодала или финансового магната, а в компенсацию долга предоставляет им право собирать налоги с какой-то территории. Вдобавок была введена система замены уголовных приговоров крупными штрафами. И, наконец, в тех случаях, когда деньги были нужны кайзеру Сигизмунду немедленно, он прибегал к конфискациям. Обладатели крупных капиталов лишались не только состояния, но и жизни, а заодно казнили и членов их семей.
Можете себе представить, что сделалось с мотивацией и моральным уровнем чиновничества и полиции? А уровень коррупции?
Момент смены кайзера принц Дитрих пропустил — был в экспедиции. Последняя экспедиция Дитриха долго была засекречена, почти все данные о ней, в том числе и научные результаты, были уничтожены. Но если бы не она, не было бы Исхода, не было бы половины обитаемой ойкумены.
Вернувшись, Дитрих застал в буквальном смысле слова пепелище. Его исследовательский центр был закрыт, сотрудники уволены, многие арестованы по феерическим обвинениям. Он протестовал, пытался добиться амнистии, финансировать проекты из своих средств... В 149 году его яхта, построенный по индивидуальному проекту раумскифф, взорвалась при выходе из навигационного коридора близ Рутении, где находились владения его тестя, графа фон Люнебурга. В катастрофе погиб сам принц Дитрих, его жена, младший сын и обе дочери.
Вскоре после этого начались аресты среди его сотрудников, как простолюдинов, так и дворян. Одних расстреляли, других посадили, третьих сослали с поражением в правах. Ходили слухи, что они готовили побег за пределы Рейха силами экспедиционного флота.
Под эту волну попал и Герхард фон Ауэр, возглавлявший в экспедициях Дитриха планетографическую разведку. По абсурдному обвинению в продаже преступным элементам с Фронтира, то есть пиратам, навигационных карт он получил десять лет каторги и пожизненную ссылку. Учитывая то, что его коллегу, возглавлявшего биологическую службу экспедиции, расстреляли по обвинению в изготовлении бактериологического оружия из чуждого биоматериала, фон Ауэр еще легко отделался. Ему повезло попасть на Нибельхайм, где рачительный заместитель директора по кадрам приставил его к планетографии и обучению специалистов, что после года на горнообрабатывающем конвейере оказалось спасением. Там Ауэр и отсидел свои десять лет и остался далее уже на положении ссыльнопоселенца. Але Хайнессен был в числе специалистов, проходивших у него обучение.
Почему Герхард фон Ауэр, человек осторожный и многое переживший, который много лет хранил тайны своего руководителя и сюзерена, тайны, за которые многие поплатились жизнью не только своей, но и своих близких, открылся Хайнессену, — неизвестно.
Возможно, он увидел в этом юноше родственную душу, только не смирившуюся с положением. Возможно, он не хотел, чтобы хороший корабль пустили в утиль. И вложил в руки своего ученика ключ к двери наружу.
Часть вторая. Волк, коза и капуста
Как всегда в этих широтах, настоящая весна наступила резко и внезапно. Обычно нибельхаймскую зиму с ее тяжелыми снегопадами, ледяными ветрами и жестокими морозами отделяют от таяния снегов два-три приступа ложной весны: оттепели, проглядывающее сквозь пелену облаков солнце, обманчивая эфирная свежесть в воздухе, ручейки в снегу. Ложная весна длится несколько дней и оставляет после себя грязный ноздреватый снег, покрытый твердым глянцевым настом, гололед и гигантские сосульки на всех выступах зданий. И только потом наступает настоящая весна, когда метровый слой снега стаивает, оставляя полосы грязного слежавшегося зернистого льда, проклевывается здешняя синеватая травка, светлеют облака и чуть ли не через день проглядывает солнце.
Пока Але летал знакомиться с "Цепеллином" и "Фридрихом Великим", как раз пришла весна.
Здесь я передаю слово Нгуэну Киму Хоа. Его воспоминания — одно из немногих свидетельств, по которым мы можем составить портрет живого, не каменного Але Хайнессена.
Мы с Але были друзьями с раннего детства. Жили в одном доме. Это такие поселковые домики на четыре квартиры. Только сейчас Але, как одинокому, была положена однокомнатная без кухни, их почему-то называют студиями — довольно большая комната с выгородкой для мойки и плиты, санузел отдельно. Мы и в школе вместе учились, только его в старших классах выдвинули в инженерный спецкласс, а я после шестого пошел работать. Рылом не вышел, неарийское оно у меня, и имя тоже. Семейное предание утверждает, что мы вьеты, но от этих вьетов сохранилась разве что внешность да имя. Я — Нгуэн Ким Хоа, и Нгуэн вовсе не имя, а фамилия. Начальству наплевать на эти тонкости, а свои называют меня Ким, и раньше было много забавных случаев, потому что у нас был еще парень по имени Ким Чонхон, и вот у него-то Ким как раз фамилия, а Чонхон — имя. Год назад его перевели в Восточный, он там на металлургическом работает и вроде как вписался в хороший ферейн.
Ферейн — это что-то вроде товарищества среди ссыльных или там зэков. Считается, что это вроде клуба по интересам или землячества. В хорошем ферейне все поддерживают друг друга, помогают — деньжат подбросить, если болен и сидишь на голом минимуме, за детьми присмотреть, подкинуть полезную инфу, прикрыть от начальства. Можно в несколько ферейнов входить — чем больше связей, тем легче жить, при условии, что ты сам в эти связи хорошо вкладываешься. Ты помог — тебе помогут, вот основной принцип ферейна. На ферейны режимники смотрят сквозь пальцы, им круговая порука даже выгодна. Раньше, говорят, они национальные группы разгоняли жестко, мол, вредный национализм, а сейчас так, только руками машут, что многие опять стали детей своим языкам учить. Многие боятся, конечно. И без того у нас предки подкачали — и рожей не вышли в белую господствующую расу, и арийскую фамилию не выслужили. А некоторым, как нам, и учить-то нечего. Забыли. Заставили забыть. Одни имена остались, как песня, — Нгуэн Ан Нинь, Нго Тхань Ван, Сомун Ке, Соль Чхон, Ли Сунсен, Бао Айминь, Вэнь Сунлинь...
Другое дело — капелла. Капелла — это тайная сеть. За капеллами охотятся особисты и режимники. За участие в капелле можно угодить в следственную часть, а там всякое бывает. Иные и не возвращаются. А те, которые возвращаются, редко выходят непокалеченными. Поэтому в большинстве ферейнов следят, чтобы никто в капеллы не входил, а то ведь все ухнут. Последний раз вскрыли капеллу, когда отчаянные мужики, разжалованные офицеры, устроили побег. Обнаружилось это уже когда поздно их было ловить, транспортник ушел в прыжок, а в пункте назначения беглецов не нашли. Они свинтили аварийный катер и на нем свалили, а уж долетели ли куда хотели — никто не знает. Это было одиннадцать лет назад. Зацепили тогда капеллу в транспортной службе, человек пять, так их долго допрашивали, пытали. А казнь я помню, смотреть всех согнали. Кого на площадь в Центральном, кого по трансляции. Чтобы боялись.
Но мы с Але, младшим Бао и Иветтой Синьоре плевать хотели на это все. Мы ничего такого не делали подозрительного с виду, подумаешь, одноклассники собираются, пиво пьют, когда лишний грош есть. Только Бао ухитрился взломать пару кодов в информсети. А потом протоптал дорожку к информационным базам и инфу оттуда сливал помаленьку. Кого куда перевести, где на складах сигнализация какая, что можно спереть по-тихому, чтобы не хватились, а списали в утиль. А когда Але стал работать аж у Генерального в конструкторском, мы стали проворачивать совсем другие комбинации.
Началось, как сейчас помню, с красок. Обычных красок, акварели и гуаши, которых было днем с фонарем не сыскать, а если и найдешь, то в магазине для сотрудников, куда нам ходу не было. А сестрица Хань хотела рисовать. И даже сама пыталась краски делать, но не получалось. И вот тогда Бао взял и вписал в полугодовой заказ корпорации вместо пачки красок — коробку. В пачке десять наборов, в коробке — сто пачек. По накладной-то эту пачку в магазин для сотрудников отправляли, их детям, значит. Снабженцы ведь как делали: они заказывали для сотрудников. Если присылали больше — сливали остаток в поселковый магазин. И когда им привалила целая коробка акварели, пачку они традиционно отправили по накладной, а остальное слили в поселок. А что вместо пачки коробка — так это ошибся кто-то. Бывает.
Хань хорошо рисует. И красками тоже.
Потом мы это дело освоили и стали потихоньку дозаказывать, что нужно. Лекарства там, теплоэлементы, книги, пособия учебные. Осторожно, чтобы никто не насторожился из-за суммы. Всегда разное, чтобы никто не обратил внимания на "систематическую ошибку". Але говорил, что такие ходы в систему нужно беречь, не светить и задействовать по полной только когда уже всё равно, обнаружат их или нет. Он имел в виду побег. И мы тоже имели в виду этот побег, хотя вроде бы знали, что он невозможен.
У Иветты сложилась своя сеть — она после школы попала в службу снабжения. У нее там завязались знакомства, еще один ферейн, "ты мне — я тебе", а между этими безобидными связями были настоящие, тайные — сетка из ячеек по три человека, которую было бы тяжело провалить, потому что каждый там делал свой кусочек, а общей картины составить не мог. Через эту сетку Иветта вытягивала заказанные нами вещички туда, где они были нужны.
А я вошел в капеллу фрау Эшвуд — вот как стал работать у нее в цеху, так почти сразу. "Горячий" цех — это не то заведение, где можно стукнуть на товарища, потому что, сами понимаете, там всегда есть место несчастному случаю. Так получилось, что я стал связным. Моя работа — а я наладчик оборудования — подразумевает почти свободное передвижение по всему заводу, так что оставить где надо условные знаки, перекинуть дачку или заложить нычку есть много возможностей. Кому это всё предназначено — я не знаю. И знать не хочу. Иногда через мои руки проходят вещи, которые заказывает Бао.
Вообще-то черную бухгалтерию проворачивают не только капеллы. Этим все занимаются. Учетчики приписывают сдельные нормы, чтобы получить премию. Начальники цехов покрывают полезных специалистов с нарушениями режима. Охрана делает вид, что не замечает на рабочих местах запрещенные чайники, неизвестно откуда берущуюся еду, таблетки и прочее. А чтобы они и дальше не замечали, им греют карманы — то вещичками, а то и деньгами.
Я уверен, что в "Нибельхайме" все живут по принципу "сам живи и другим давай", а порядок соблюдают для виду, чтобы не вломили всякие там ревизоры. Такая получается всеобщая круговая порука, ведь мы все — и бесправные зэки, и ссыльные, и охрана, и вольняшки — все заперты тут, нам некуда деться друг от друга. И все знают, что активного стукача рано или поздно найдет кирпич или весенняя сосулька, соскочившая с резьбы гайка или лопнувшая труба под давлением. Это Нибельхайм, законов здесь нет.
Самое поганое, что когда ты вытягиваешь своего, подменяя назначение на опасный участок или стирая его имя из списка проверки, ты подставляешь чужого. Иначе нельзя. Это бесит. Хотя у меня рука не дрожала, когда я делал подмены. А Але так не мог. Понимал, что нужно, делал — но ему каждый раз это было как заточка в бок. Замкнутая система, чтоб ей лопнуть. Если где чего прибыло, то в другом месте убыло, и хорошо, если столько же, а не больше. Из-за этого между ферейнами случается глухая вражда, грызня, подлянки и даже войны.
В тот вечер, когда Але вернулся из командировки, я сразу позвал его к нам в гости, на ужин, не дожидаясь, пока мама напомнит. Мама всех наших привечала, но Але — особенно. Гордилась им, как одним из нас. Кормила. А пригласить поесть — это как... не знаю, с чем сравнить. Когда еда ценность, это все инстинктивно чувствуют.
Не то чтобы мы голодали — отец тогда еще работал, мать была поварихой в детском саду, да и я с шестнадцати лет получал как взрослый, так что мы неплохо жили. Еды вроде было достаточно, но все равно постоянно хотелось есть. Однообразная была у нас еда, лишь бы калории — картошка, батат, бобы с консервированным мясом, соевый фарш, морковка. Иногда доставались в пайках овощные консервы — то горошек, то кукуруза, то тушеный в масле перец с помидорами. И витаминов не хватало, даже с Иветтиной помощью. Хань болела все время, мать боялась, как бы не начался у нее хронический бронхит, это ж была готовая инвалидность.
Але никогда не забывал привезти девицам чего-нибудь вкусненького — шоколад там, яблоко, зелень какую-нибудь, матери хорошего чая, отцу мази от радикулита. В общем, всякое такое, что можно было купить только в магазине для сотрудников, куда нас не пускали даже с деньгами. В этот раз он привез для Нинь куклу — настоящую, руки-ноги сгибаются, голова вертится, одежки снимать можно. Для Хань аж целый альбом с картинами, ну, и еще еды импортной в плоских баночках, рыбу какую-то соленую и огромную жестянку с персиками в сиропе. А сладкое — это же самый лучший подарок! Так что хороший вечер получился тогда. До сих пор помню мамины любимые тарелки с волнистой каемочкой, и вкус фасолевого супа, и как Нинь прыгает вокруг Але и спрашивает, возьмет ли он ее замуж, когда она закончит школу. А вышла-то она все равно за Бао-младшего.
Ну вот, и мы сидели, мама налила всем суп, зелени покрошила, новости обсудили, Але приветы передал от знакомых, кто наверху работает. Он о фрау Эшвуд спросил — я ответил, что к ней в больницу, конечно, никого не пускают, но Синди, которая сейчас санитаркой там работает, сказала, что даже при простой операции прогноз неплохой, вот только справятся с пневмонией. Потом сели в лото играть, обычный вечер, словом.
Так вот, мы болтали и играли в лото, но я видел, что у Але появилась какая-то идея. Не насчет работы, хотя он до этого тоже был больной на голову, а личное что-то. И мне прямо не терпелось узнать, что же такое там Але привез с орбиты — по-настоящему привез, в голове.
Говорить о таком дома было нельзя, конечно. Так что когда мама с девочками сели смотреть фильм по телевизору, мы оделись по полной и пошли прогуляться.
И он мне сказал:
— Что бы ты сделал, если бы у тебя был корабль?
— Удрал бы, — без запинки ответил я.
— Один?
— Але, мы это обсуждали уже сто раз. Команда нужна, навигатор, двигателист, припасы. Нереально.
— Ошибаешься, — тихо сказал он.
Я оторопел. Але был самым пробитым реалистом в нашей компании, и вдруг такое.
— Если мне удастся завтра убедить Хеллера, то у нас будет шанс. У нас у всех. — Он обвел рукой дома поселка и еще пол-горизонта.
Я остановился. Правый сапог промокал, я еще вчера хотел его подклеить, но забыл.
— Ты что задумал?
— Смотри, — сказал он. — Бежать вдвоем-втроем почти невозможно, так? Бежать группой — тоже. Угнать корабль — некуда. Но если бежать не в империю, а из империи... и не малой группой, а всем — понимаешь?
— Да мы уже обсуждали, куда из империи можно сбежать. Даже если тебе удастся загрузить лайнер под завязку, автономии у него — год. Ну, два. Дальше что? Будешь тыкаться вслепую, искать коридоры?
— Я решил проблему автономии, — сказал Але и аж засветился. — Мы угоним Айсрифт и верфи целиком.
Я прихуел — другого слова не подобрать. Мой друг сошел с ума, эй, люди!
— Ты дозу там словил, что ли? — спросил я.
— Нет, только идею.
И он изложил мне эту идею. Ну, в виде поэтапного плана это была не такая уж бредятина. Хорошая разветвленная капелла бы справилась, но даже капелла Эшвуд была маловата для такого дела. А слишком большая капелла — это большой риск провала.
— Кстати, об Эшвуд. Я тут узнал, сколько нужно, чтобы там сделали все как для вольной.
То есть вылечили, ага, а не просто кусок легкого вырезали.
Триста сорок тысяч марок. И обе луны с неба.
— Мы соберем, — сказал Але. — Напряги народ с химического, заводских прощупай. Свистнем все наши ферейны. Поселковый общак тряхнем. Но деньги надо собрать, а уж как их дать, я знаю.
Он говорил о средствах, которые все сообщества держали на крайний случай. О доходах с черного рынка, которые частично оседали у зэков и ссыльных.
— Никто не даст, — я помотал головой. — Посоветуют морфину купить, и всё.
Морфин мы приписывали в заказы, это был ходовой товар, им и в больничке подторговывали. А препараты для лечения рака — никогда. Их жестко контролировали, и уж там-то лишняя единичка не осталась бы незамеченной. Да и время — пока еще этот заказ пропутешествует в головную контору корпорации, пока загрузят транспорт, пока он долетит... Полгода. Для фрау Эшвуд будет поздно.
И тут я понял, чего на самом деле хочет Але. Не столько участия ее сети в его проекте, хотя без нас проект останется утопическим прожектом. Он хотел повязать всех общим делом. С видимым результатом. Тогда мобилизация на второе дело пойдет легче. Ну, и заодно посмотреть, с кем можно иметь дело, а с кем нельзя.
(Нгуэн Ким Хоа, "Воспоминания")
О друге и соратнике Хайнессена Нгуэне Ким Хоа известно больше, чем о самом Хайнессене. Ким Хоа родился на Нибельхайме. Он был ссыльным уже в четвертом или пятом поколении. Если Але Хайнессен еще мог надеяться выслужиться перед администрацией и получить право проживать в окраинных провинциях Рейха, то для Нгуэна любая дорога с Нибельхайма была закрыта. Унтерменши рассматривались исключительно как рабочая сила и расходный материал. На Нибельхайме было несколько таких общин — вьеты, корё, ханьцы, тюрки и индийцы. Для большинства членов этих общин родным был рейхсшпрахе, и от всех их национальных особенностей оставались лишь имена, кое-какие бытовые обычаи и праздничная еда. Люди второго, а то и третьего сорта, они не имели права даже на законченное среднее образование, не говоря уже о выборе профессии. Администрация лагерей и служба безопасности корпорации поддерживала презрительное отношение к ним среди заключенных и ссыльных, принадлежавших к "арийской расе".
Нам известно, что отец Ким Хоа умер примерно за год до Исхода. У него было две младшие сестры, Нгуэн Тхи Хань и Нгуэн Тхи Нинь. Еще двое детей умерли в раннем детстве.
словно каменный свод
небо в стране туманов
тяжесть его несет
атлант в пелене буранов
незыблема эта твердь
незыблем ее порядок
под облаками смерть
кладет людей ряд за рядом
в землю в песок под снег
под каменным небосводом
старцев слепцов калек
к черным уносит водам
не пей из черной реки!
выронишь память в воду
забудешь далекий свет
заветное слово — сво...
(Нгуэн Ким Хоа, из "Туманной тетради")
Часть третья. Ковчег из дерева гофер
Хеллер уже пробежал глазами предварительный отчет, но как приличный инженер, всегда спрашивал о том, что к бумажке не подшить.
— Ты написал, что у тебя есть идея на уровне безумной. Излагай.
Хеллер любил безумные идеи. Большинство не выдерживало технической проработки, но некоторые превращались в неплохие технологии или корабли.
— Демонтаж удобнее начать с "Цепеллина". Он старше, с ним будет проще. И за его счет предлагаю решить проблему Айсрифта.
— Как?
— Поставить на Айсрифт двигатели с "Цепеллина". Тогда мы смоем корректировать его движение и подгонять в нужное место, а не гонять грузовые челноки за водой.
Але выложил на стол эскиз, сделанный карандашом от руки.
На рисунке был Айсрифт в двух разрезах по длинной оси. Продолговатый почти симметричный силуэт, внутри две симметричные цепочки — реактор, камеры для рабочего тела, конверторы, длинные трубы сопел.
— А центровать как? — Хелеру уже нравилась эта идея.
— Там внутри уже есть полость от добычи льда. Вырубим еще больше, набьем балласта. На балласт пустим неутилизированные части кораблей, а то уже места нет в точках свалки, девать все это некуда. А осевую асимметрию компенсируем внешним корпусом "Цепеллина". Выйдет дешевле, чем пилить и плавить, там же композитная броня. Заодно уменьшим испарение с поверхности. А общее альбедо останется примерно тем же, то есть разогрева не будет.
На следующем рисунке было что-то вроде продолговатого паука-многоножки — округлое продолговатое кристаллическое тело, трубчатые конечности грузовых рукавов.
— А отсеки использовать как технологические помещения?
— Ну, можно, наверное, они же секционные.
Ай да Хайнессен! Изящное решение. Сразу решатся две проблемы. Даже три, сразу и свалку разгребем.
— Надо проработать обоснование, — сказал Хеллер, любуясь эскизами. — Выбери себе группу, завтра подашь список, я подпишу приказ. Ну, что еще?
— Фрау Эшвуд, господин Хеллер.
— Что с ней?
— Ну, ее можно вылечить. Если кто-нибудь оплатит лечение. Она же зэ/ка.
— Ты в своем уме, Хайнессен?
— Мы не справимся без нее.
Генеральный спрятал лицо в ладони. Да, без такого толкового химика, способного организовать производство с пустого места, проект можно не начинать. Начальник химзавода, хоть и доктор наук с регалиями за какое-то изобретение, сделанное лет двадцать назад, безынициативный трус. Он будет делать от сих до сих, не думая ни о рабочих, ни о безопасности процесса, ни о результате.
— В бюджете компании нет статьи, по которой можно списать такую сумму.
— Подписка, герр Хеллер. Ну, как в прошлом году собирали на юбилей господина директора.
Хеллер поморщился и пристально посмотрел на вытянувшегося перед ним молодого человека. Незаметненько-незаметненько, а тихий упрямый подросток вымахал в высокого молодого мужчину, и смотреть на него снизу, когда он тут стоит, стало неудобно.
— Сядь, не маячь, — махнул рукой Хеллер. — Думаешь по грошу набрать?
— Все, кто на химии работает, дадут, сколько смогут. И родственники. И вольнонаемные. Вы, главное, объявите подписку.
— Ладно, — сказал Хеллер. — Собирайте деньги.
На юбилей господина директора средства собирали так: у заключенных вычли половину месячной зарплаты, и без того невеликой, ссыльным посулили перевод на "грязные" работы или в категорию снабжения пониже. А вольнонаемным намекнули, что участие в подписке есть признак лояльности корпорации и лично кайзеру. При чем тут кайзер, никто не понял, но деньги перевели все. Хеллер тоже перевел. А какой-то диссидентке на лечение сами собирают. Хеллер усмехнулся. Конечно, он объявит эту подписку под тем предлогом, что не хочет терять специалиста. Еще и официоза припишет. И пусть дирекция умоется.
Выйдя из кабинета генерального конструктора, Але не сразу пошел к себе в клетушку конструкторского бюро. Он вышел на галерею и постоял там, прижавшись лбом к стеклу. Ручей возле школы превратился в полноводный поток и нес между бетонных стенок всякий вытаявший из-под снега сор. В окнах школы горел свет, двигались смутные тени. Серый тусклый день казался таким же мрачным, что и месяц назад, когда Але стоял здесь со стаканчиком почти настоящего кофе и смотрел на играющих детей. Вот только настроение у Але было куда лучше.
В наше время теория решения изобретательских задач входит в обязательный учебный план всех технических специальностей. Был ли знаком с этой теорий Але Хайнессен — неизвестно. Но стоявшие перед ним задачи он решал иной раз очень нетривиальным образом.
Раз нельзя бежать в одиночку или малой группой — значит, надо бежать всем. Раз нельзя бежать в пределы Рейха — значит, нужно бежать за пределы. Раз для кораблей в дальней экспедиции нужна вода, минералы, ремонтная база — значит, сделаем самоходную базу.
В осуществление плана неизбежно должны быть вовлечены тысячи, десятки тысяч людей. Организация таких масштабов невозможна, ее заметят. Кто-нибудь да проболтается. Отлично, возьмем уже существующие организации, распределим задачу по ним. Ферейнам, полулегальным землячествам и товариществам — одно, капеллам — тайным сетям, другое. Суперпозиция сетей не равна их сумме.
Распылить задачу на мелкие задания. Чем выше в иерархии сети стоит человек, тем больше он может понять. Но только тому, к кому сходятся все нити, известно, что именно делается в каждом конкретном случае. Задачи на распределенную работу такого масштаба, пожалуй, больше нигде и никогда не решали.
И снова нам придется обратиться к истории Рейха, точнее — династии Гольденбаумов.
В тот год кайзер Сигизмунд отрекся от престола в пользу своего сына, Оттфрида II. Это был очередной дворцовый переворот, разве что почтительный сын не убил свергнутого отца, а посадил под надежный домашний арест. Резкий поворот в политике — а Оттфрид вернулся к курсу кронпринца Франца-Отто — был не слишком заметен с Нибельхайма, потому что ознаменовался волной репрессий. Новый кайзер одним махом казнил по обвинению в государственной измене троих самых любимых министров отца, как водится, вместе с семьями. Более дальние родственники в мгновение ока оказались кто на Фронтире в ссылке, кто на каторге. Опутавшую управленческий аппарат империи сеть взяток и кумовства Оттфрид разрубил, как гордиев узел — мечом. В лагеря потекло новое пополнение: чиновники из трех министерств, офицеры флота (один из казненных как раз был военным министром), коммерсанты... впрочем, коммерция и при Сигизмунде была делом рисковым.
Сигизмунд еще в начале своего правления открыл этот источник пополнения казны. Первыми жертвами стали три сотни предпринимателей из самых богатых. Их обвинили в государственной измене — о да, это было самое ходовое обвинение в те годы! — казнили вместе с семьями, а выморочные капиталы пошли на обеспечение прихотей кайзера.
Гарем из пяти сотен наложниц, выстланные драгоценными камнями пруды в садах Нового Сан-Суси, золотые статуи с этих наложниц для будущей роскошной гробницы и другие развлечения требовали все больше денег. С торговлей становилось все хуже, промышленность задыхалась от падения потребления, а всякий, кто отваживался заводить свое дело, ходил по лезвию меча между лагерем и смертным приговором.
Оттфрид сажал и казнил за другое, но обвинения были все те же.
В 162 году в рабочие лагеря Нибельхайма прибыло непривычное пополнение — люди со строевой выправкой и фамилиями на "фон", а на поселение стали прибывать их семьи.
Часть этих людей сломалась уже во время следствия. Часть — уже здесь, под серым небом Нибельхайма. Но были и те, кто не сломался.
Что такое десять тысяч заключенных для почти полумиллионной армии государственных рабов корпорации "Нибельхайм"? Ерунда, ложка соли в озеро талой воды. Но это были десять тысяч человек, имевших военную выучку, многие — с опытом боевых действий на Фронтире, худо-бедно усвоившие традиции боевого братства и кастовой солидарности. Лишь небольшая их часть сумела выжить и не сломаться. Созданная бывшими офицерами тайная организация, впоследствии известная как "Серебряная капелла", впервые проявила себя внезапно, но очень уместно.
Если я скажу, что "Серебряная капелла" спасла проект Исхода в критический момент, это не будет преувеличением.
Исход, конечно, никто так не называл, хотя Ауэр иногда цитировал под настроение: "Сделай себе ковчег из дерева гофер; отделения сделай в ковчеге и осмоли его смолою внутри и снаружи. И сделай его так: длина ковчега триста локтей; ширина его пятьдесят локтей, а высота его тридцать локтей. И сделай отверстие в ковчеге, и в локоть сведи его вверху, и дверь в ковчег сделай с боку его; устрой в нём нижнее, второе и третье жильё".
Похоже, что именно с его легкой руки разнеслось по очень своеобразному обществу нибельхаймских каторжан, ссыльных и вольных то, что заместитель директора по режиму господин Кениг называл "религиозными настроениями".
По идее, сказочки о Моисее в тростниках или о царе Давиде полагалось пресекать. Есть установленный свыше, самим Великим Рудольфом одобренный официальный культ Одина. Все истинные арийцы должны клясться в верности этим "Отеческим богам", в число которых включен и Рудольф, а всякие неарийские культы следует искоренять. Но на Нибельхайме снисходительно смотрели на родовые алтари со свечечками и именными табличками, тем более что какой Один этим "желтым" отеческий бог? Чтили бы императора да сидели тихо. Кенига это не устраивало, но ему никто не позволил бы поднять хай и перетряхнуть сто тысяч человек на предмет истинной веры. Так что он пока регистрировал сигналы и ждал, когда их наберется побольше. Когда сложится картинка, тогда станет понятно, нужно ли гоняться за этим поветрием. Но к герру Кенигу и его делам мы еще вернемся.
А пока следует сказать несколько слов о человеке, который сыграл в создании ковчега — правда, не из дерева гофер, а из обычного космического льда — вторую роль.
Мы знаем, что Лаура Эшвуд была родом с Парцифаля, что она была инженером-химиком и была осуждена за выступления против ужасающих условий труда на заводе химволокон, на котором работала заместителем начальника волоконного цеха. О ее семье ничего не известно. В лагере Эшвуд довольно быстро назначили технологом на аналогичное производство, и через два года она стала уже ведущим специалистом. Разумеется, условия труда на Нибельхайме были еще хуже, чем на Парцифале, и в тридцать шесть лет, на девятом году срока, у нее обнаружили рак. Это был смертный приговор. Но Лаура после этого прожила еще почти пятнадцать лет благодаря совместным усилиям людей, которые пошли за Але Хайнессеном — и за ней.
Что же особенного было в этой женщине? Ясный ум, сила воли — все это было необходимо, чтобы сделать к тридцати годам сделала неплохую производственную карьеру в Рейхе, насквозь патриархальном и рассматривающем женщину исключительно как "хранительницу домашнего очага", жену и мать. Ее организаторские способности? Ведь к этому времени она создала тайную сеть, "капеллу", среди так называемых "придурков" — инженерно-технических работников из числа заключенных и ссыльнопоселенцев. Вероятно, в наше время Эшвуд была бы прекрасным профсоюзным лидером. Но в Рейхе не было самого понятия "профсоюз", а слово Gewerkschaft употреблялось в учебниках истории с неизменно отрицательной коннотацией.
Что делать химику на корабельной верфи? О, там же везде химия. Фильтры для водооборота, грунт для гидропоники, легирующие присадки, полимеры, смолопласты для композитных оболочек, термоэлементы... Все это надо производить, желательно на месте. Это же расходники, их не навозишься из метрополии. Эшвуд справилась с организацией производства — и наконец-то подошел к концу дефицит спецодежды и фильтров. Сказать, что шахтеры с астероидов и орбитальные монтажники ее за это боготворили, — это ничего не сказать.
А при демонтаже старых кораблей всю эту химию надо обратно извлечь, а металл с присадками переработать так, чтобы качество не пострадало.
Генеральный директор задумывался о производстве скафандров для армии — мол, раз для себя делаем, то и армии сгодится.
Когда Эшвуд заболела, в дирекции забеспокоились — а кто нам будет поднимать производство? А кто будет разрабатывать технологические цепочки? Директор химического производства герр Экке не любил сильно напрягаться, его устраивал фактический заместитель из заключенных, тащить другого специалиста из метрополии он опасался — тот мог ведь претендовать на его место, а герру Экке оставалось до выхода на пенсию всего-то три года. Так что он даже всплакнул, услышав о подписке: надо же, простые труженики в едином порыве следуют призыву господина генерального конструктора и спасают жизнь ценному специалисту. И даже сам пожертвовал почти тысячу марок...
Хеллер добился, чтобы Але назначили исполнительным директором проекта. Сам он не мог часто летать на орбиту и в пояс астероидов — сосуды были не в порядке, сердце все чаще прихватывали приступы аритмии. Кениг посопротивлялся, но не особенно. Он не ждал подвоха от привычного контингента, тем более уже родившегося здесь, ему только что свалился другой контингент, более благодатный для работы. На обвиненных в соучастии в измене офицерах можно было сделать карьеру и вырваться, наконец, с Нибельхайма.
Вырваться отсюда мечтали не только зэки и ссыльные, но и высокопоставленные сотрудники корпорации. В игрушечном городке под куполом смотрели на небо с той же тоской, что и в плохо отапливаемых бараках.
Настало время рассказать о господине Кениге.
Поскольку господин Клаус-Адольф Кениг был гражданином Рейха, да еще и дворянином, да еще и служащим-ветераном с отличиями, о нем известно гораздо больше, чем о других героях. Известна точная дата рождения: 102 год Рейха. Известно место рождения: Фригг. Известны родители: Амалия и Ульрих Кениги. Известно, что Ульрих Кениг был дворянином не по рождению, что ему пожаловали дворянство за особые заслуги (он и в самом деле был выдающимся администратором), но только титул, без владений — и потому перед его фамилией нет приставки "фон". Эта практика была введена в правление Сигизмунда I и сошла на нет к конце второго века существования Рейха.
Известен послужной список Кенига до Нибельхайма: двадцать лет беспорочной службы.
В нашей истории герру Кенигу отводится роль злодея, но нужно признать, что злодеем в том смысле, в каком это слово подразумевает отсутствие моральных качеств, герр Кениг не был. Коллеги и подчиненные знали его как безупречно честного, справедливого и доброго человека, из воспоминаний родных складывается образ заботливого мужа и отца. Это важно — помнить, что люди, причастные к самому чудовищному злу, редко бывают при этом чудовищами. Господину Кенигу не постеснялся бы пожать руку любой из нас… если бы господин Кениг не побрезговал пожать нам руку. А он мог бы и побрезговать, если вам не повезло с арийской внешностью. Герр Кениг всем сердцем верил в расовую доктрину Рейха и всех людей неарийской расы совершенно искренне считал полуживотными. Впрочем, к заключенным арийской расы он относился еще хуже: с его точки зрения, они представляли собой случай непростительной моральной деградации, ведь неарийцы не виноваты в своем состоянии, они в силу самой своей природы обречены обслуживать расу господ и потому заслуживают снисходительного отношения и гуманного обращения. Но человек, избравший участь животного по доброй воле, не достоин ни снисхождения, ни сострадания.
Именно поэтому случай госпожи Эшвуд привлек его пристальное внимание. С его точки зрения, Хеллер проявил непростительную мягкотелость, объявив подписку для больной преступницы. Объяснения Хеллера по поводу того, как необходима эта женщина для осуществления проекта, он не счел удовлетворительными.
— Ваш проект очень важен для компании, а значит, для Рейха, — сказал он на брифинге, — но именно поэтому его ведущим химиком должен быть вольнонаемный специалист.
— Даже если мы сейчас объявим конкурс, специалист прибудет не раньше, чем через год. Если прибудет вообще. В этом богами забытом месте люди не особенно рвутся работать, знаете ли.
— Эшвуд протянет два года, так сказали врачи. А за два года мы кого-нибудь найдем. Возможно, она даже успеет подготовить его.
— А если не успеет? А если не найдем? А если она проживет меньше, чем сказали врачи? Вы понимаете, каких финансовых потерь будет стоить компании остановка уже начатых работ? И потом, лечение Эшвуд не будет стоить компании ни гроша. Это частная подписка, не так ли?
Кениг отступил. Как показалось Хеллеру — перед неоспоримыми доводами. Но на самом деле герр Кениг понял, что Хеллер не является ни автором проекта, ни идейным вдохновителем подписки в пользу госпожи Эшвуд. Его заинтересованность в выздоровлении заключенной-химика объяснялась именно тем, что вольнонаемный специалист сразу понял бы: на самом деле автор проекта — кто-то из узников.
Это не волновало Кенига само по себе. Он болел за интересы дела. В интересах дела было осуществление проекта “Айсрифт”. Хеллер — не первый и не последний управленец, кто присваивает результаты труда заключенных. Это было нормальной практикой как в корпорации Нибельхайм, так и во всем Рейхе. Кенига насторожило другое. Подписка была делом, способным сплотить заключенных. Это уже не безобидные ферейны и даже не капеллы, где рука руку моет и тем дело ограничивается. Это массовое слаженное движение. И даже если оно кончится пшиком (а без поддержки вольнонаемных оно не могло кончиться иначе) — это будет опыт массового движения, совершенно Кенигу не нужный.
Или нужный?
Конечно же, Кениг мечтал, как и все, вырваться из "ледяного ада". Тюремщики тоже находятся в тюрьме. Он не мог присвоить результаты труда заключенных, как Хеллер, но если бы ему удалось разоблачить заговор… Настоящий заговор, а не какой-нибудь там водяной бунт или капеллу нацменьшинства, пристраивающую своих на хлебные места…
Мы не знаем и никогда не узнаем, собирался ли Кениг слепить заговор из подписки для госпожи Эшвуд или просто почуял что-то в воздухе и начал копать, не удовлетворившись простыми объяснениями Хеллера. Мы знаем, что он вышел на след подпольной организации и начал разрабатывать пласт.
Продолжение следует
.
Часть 1 | Часть 2
@темы: Шоб було!, ЛоГГонутое, фанпродакшн, блокнот